Борис Изюмский - Девять лет

Море раскинулось в степи, а степь врывается в город запахом ковыля, исступленным верещанием кузнечиков.

Свежий морской ветер, вобрав запахи отцветающих лип и степных трав, гуляет по широким улицам, обшаривает балконы двухэтажных домов, увешанные вязками лука, вяленой рыбы, рыбачьими накидушками.

Вера и Леокадия миновали овраг и вышли на плотину.

Леокадия небольшого роста, в ее порывистых жестах, вихорках светло-каштановых волос, даже в том, как носит она без пояса свое красное старенькое платье, есть что-то от подростка.

Вера на голову выше подруги. Голубой сарафан облегает ее полную грудь, покатые плечи. Пепельные волосы прикрывают изгиб шеи.

Подруги садятся на теплый, нагревшийся за день бетонный откос плотины и, свесив ноги в одинаковых белых тапочках, долго задумчиво глядят на синее, спокойное море.

Первой заговорила Вера:

— Трудно мне, Лешка. Иногда отчаиваюсь: выдержу ли? Утром думаю: может, больше не идти на работу?

Юрасова терпеть не могла своего имени «Леокадия» и охотно отзывалась, когда в школе ее называли Лешкой.

— Ну вот еще! — задиристым голоском возражает она. — Конечно, выдержим!

Она смотрит на Веру темно-зелеными глазами и улыбается. Улыбается потому, что жить чудесно, что ей семнадцать с половиной лет, что дома у нее в комоде спокойненько лежит аттестат зрелости, а сама она вполне самостоятельный человек. Вера отвечает медлительной улыбкой, при этом нижняя полная губа ее немного оттопыривается.

В стороне порта на связке плотов терпеливо горбятся рыбаки — лещ любит плескаться под плотами. «Может быть, и отец сейчас ловит», — думает Лешка.

Эх, хорошо, перебежав босиком по скользким бревнам — только сердце екает, когда подумаешь, какая глубина под тобой! — достичь кромки хлюпающих бонов, сесть возле отца, погрузить ноги в воду.

И совсем благодать, если при этом накрапывает теплый дождь, вода меж бревен пузырится, платье приятно прилипает к телу.

Лешка вздыхает. Теперь не до плотов… Вот мечтала стать архитектором, построить здесь, в степи, оперный театр, великолепные проспекты, лестницу к морю. Чтобы люди говорили: «Это работа архитектора Юрасовой!» Чтобы артисты Большого театра приехали к ним в Пятиморск с премьерой.

А жизнь повернула по-своему, и Лешка стала подсобницей на стройке химического комбината. Ну так что же? Разве есть основания унывать? В конце концов архитекторами не рождаются. Даже хорошо именно так начинать. Явиться в институт строительным рабочим. Нет, не напрасно они приобрели в школе и профессию каменщиков.

У Веры Аркушиной, хотя она года на полтора старше Лешки, еще нет твердого желания поступить в какой-то определенный институт. Она мечтала стать то врачом, то библиотекарем, то, поддавшись убеждениям подруги, архитектором. Но все это как-то неуверенно. Еще в девятом классе, когда Лешка расписывала преимущества работы на стройке, Вера говорила:

— Ты не думай, что я труда боюсь. Но руки у меня, сама знаешь, глупые.

Она беспомощно растопыривала коротенькие, пухлые пальцы.

Лешка молча соглашалась: действительно, Вера хотя и старательная, но ее на уроках труда учитель чаще других укорял за неловкость.

Солнце, прячась за горизонтом, прощально подожгло облака, на сиреневом небе проступали силуэты шлюзов, арок мостов.

Вера не могла оторвать глаз от моря. Бескрайнее, оно, казалось, таило в глубине шквалы, штормы, чем-то тревожило. Глубиной? Просторами?

Не ей ли это предостерегающе помигивают огни маяка, не ее ли спрашивают перед выходом в открытое море: «Хватит сил?»

И, словно отвечая на сомнения, Лешка с вызовом говорит:

— Слабый бултыхается себе возле берега, а смелый идет наперерез волне!

Быстрым, ласковым движением она гладит руку подруги от плеча вниз. Руки у Верочки белые, полные, прохладные.

Медово пахнут желтые сережки донника, темнеет высокий куст синяка у края плотины.

— Знаешь, Лё, — стыдливым шепотом говорит Вера, — так хочется, чтобы когда-нибудь, ну, когда-нибудь у меня была хорошая семья!