Борис Изюмский - Девять лет

Оставшись наедине с Гаранжиным, она спокойно и решительно сказала:

— Я должна, Платон Яковлевич, стать аппаратчицей. Так надо моей дочери… и мне. Нас только двое.

Гаранжин быстро посмотрел из-под кустистых бровей на молодую мать.

Такая не отступит. Поднимет шум. Побежит в партбюро, профком. Не оберешься неприятностей, опять будут говорить, что он нечуткий.

— Во всяком случае, я снимаю с себя какую бы то ни было ответственность за последствия, — холодно сказал он, — и требования к вам будут предъявлены такие же, как ко всем курсантам.

Вера горько усмехнулась: уж она-то знала, как снимают с себя ответственность за последствия…

— Вам не придется отвечать, — произнесла она сухо и вышла из кабинета.

Сбор отъезжающих на практику был назначен на шесть утра. Без двадцати шесть появилась Вера с Иришкой в одной руке и чемоданом в другой. Валентина Ивановна, увидав Аркушину, мысленно ругнула себя: не догадалась послать за ней машину.

Лешка подскочила к Вере:

— А ну, давай наследную принцессу.

Они влезли в автобус, сели позади шофера. Коренастый, с густыми усами на молодом лице, он вороватыми глазами обшарил полную грудь Веры, до плеч открытые руки, сказал умильно:

— Докатим, как в TУ-104!

Автобус наполнялся пассажирами, галдежом.

Запрокинув голову с золотой копной волос, сверкала зубами Анжела. Алла Звонарева язвительно спрашивала Стася, имея в виду Лобунца:

— Чем питаются медведи в июле?

Потап помогал Наде Свирь втиснуть корзину со снедью на полку под потолком. Из корзины что-то потекло.

— Ну ясно — раздавили помидоры! — вскрикнула Надя. — Ничего нельзя поручить.

Спокойствие сохраняла только Химичка. В этом шуме и гаме она продолжала безмятежно спать, наверстывая ночные часы.

— Дашь мне подержать? — спросила у Лешки Надя, уладив дело с корзиной.

— Успеете все, — пообещала Лешка. — Девчонки, вы заметили, у Химички белки глаз мамины — голубого отлива? Обратите внимание, когда проснется…

Двое суток пути, и вот, наконец, показались дымящиеся трубы Шамекинского комбината. Машина остановилась в центре большого поселка, затерянного в зелени.

Все вылезли из автобуса, стали разминаться, отряхиваться, с любопытством оглядывать поселок. Он растянулся по берегу реки; комбинат, как и в Пятиморске, вырисовывался вдали, в серовато-бурой степи.

Над гребнем обрыва, покрытого сизыми кустами качима, летали огромные стрекозы; голубел цикорий вдоль дорог.

Инженер комбината, пожилой мужчина в очках, подошел к Валентине Ивановне, как к старой знакомой; жестикулируя, о чем-то заговорил с ней, повел курсантов к лесу у реки.

Там, почти на самом берегу, стоял опустевший пионерский лагерь.

— Вот здесь и располагайтесь, — инженер обвел рукой постройки.

Химичку немедленно поместили на застекленной веранде небольшого дома. Оставив девочку на попечение Потапа, Вера с Лешкой отправились разыскивать корыто и квартиру. Корыто раздобыли довольно быстро у отъезжающей семьи техника, с квартирой же дело оказалось сложнее.

Всюду, узнав, что речь идет о новорожденном ребенке, отказывались сдать хотя бы угол. Только в крайнем доме, у самого обрыва, старая женщина, назвавшая себя Степановной, сжалилась над Верой:

— Ладно уж, приходи. Моя внучка тоже у кого-то в Ростове живет.

Лобунец в это время честно развлекал Химичку. Сначала он подумал с нежностью: «Эта пуговка будет изучать географию Луны». Ему захотелось разглядеть глаза счастливой девчонки. Но она ревела, плотно закрыв их, и сделать это оказалось невозможным. Потап зазвенел чайной ложкой о стакан — рев продолжался. Залаял по-собачьи — рев усилился. Он стал носить ее по комнате, исполняя свой коронный номер: «Домино, домино!» — она зашлась. Потап положил ее в постель, а сам сделал стойку посреди веранды, и — о чудо! — Иришка умолкла, скосив на него глаза. Но только он встал на ноги, как Химичка опять заголосила. Снова сделал стойку — умолкла.

В таком виде его и застала Вера: потный, стоял он вниз головой, поглядывая с надеждой на ценительницу циркового искусства…

Когда часа через два Лешка зашла к Степановне, Вера кормила ребенка. Она сейчас показалась особенно родной. Материнство придало ее лицу, жестам спокойную ласковость. Заиграли на щеках, подбородке, локтях милые ямочки. Каким-то необычным стал затаенный блеск голубых глаз из-под приспущенных век. Иришка так жадно припала к ее груди, так аппетитно причмокивала, что Лешка залюбовалась.