Борис Изюмский - Девять лет

А сколько в Стасе истинной мужественности, которая вовсе не в грубой силе. Сколько мягкого юмора, обращенного чаще всего к самому себе. И не женится Стась… Она знает почему…

Алла подошла к белому телефонному аппарату, набрала номер коммутатора.

— Можно цех дистилляции?

Он наверняка там, это его любимое детище. Кто-то поднял трубку, в ней послышалось ровное дыхание цеха.

— Попросите, пожалуйста, технолога Панарина.

Он подошел очень скоро — видно, был неподалеку, деловито произнес:

— Инженер Панарин…

Милый мой инженер, замухрышечка моя любимая. Разве ты догадаешься, кто тебе звонит? Небось склонил свой вихор над трубкой, терпеливо ждешь.

Она так ясно представила себе лицо Стася: его вовсе не портят крупные зубы. По высокому лбу пролегли ранние морщинки… И это тоже хорошо. В прошлое воскресенье она видела его на вечере в заводском клубе. Приоделся.

— Слушаю вас…

Он говорит уже не так деловито, с какой-то надеждой в голосе, напряженно прислушиваясь к притаившейся тишине. Неужели догадался?

Алле кажется — он слышит биение ее сердца, дыхание, хотя она его затаила.

Наконец Стась говорит, мягко укоряя:

— Ну зачем так…

Алла виновато кладет трубку. Правда, зачем?

Нет, ничего ей с Андреем не склеить. Чужие. И чем раньше они посмотрят правде в глаза, тем честнее. В последнее время она не может заставить себя подойти к нему, поцеловать. Какая ласка может быть там, где не участвует сердце…

«Возможно, чувство подобно залежам драгоценной руды и его надо обогащать, ограждать от опасности быть выбранным до дна, — думает она. — А если залежи оказались обманом, жилкой на поверхности, а в глубине — пустота? И вообще что знаем мы о любви? Может быть, она — одна из сил природы, и как ее приручать?»

Да, от Андрея надо уходить. Сложить сейчас же свои тряпки, оставить записку. Лешка приютит, пока она устроится в общежитии.

Но такой трусливый уход — не в ее характере. Она все скажет открыто. И сегодня же.

Пересуды и осуждения? Но можно ли из боязни их вести фальшивую жизнь?

Конечно, если она приедет к Стасю — он примет ее… из жалости, из присущего ему благородства.

Нет, так поступать нельзя.

Ей перед собой надо заслужить право прийти к нему.

Стась жил один. Дверь его однокомнатной квартиры выходила на лестничную площадку, общую с Лобунцами. И, по существу, Панарин был членом семьи Потапа. Надя покупала Стасю продукты, отдавала в прачечную вместе со своими вещами и его, то и дело заставляла вместе обедать, ходить в кино.

Комната Стася была для него скорее гостиничным пристанищем, чем обжитым и любимым жилищем. С утра до ночи пропадал он на комбинате, уезжал в длительные командировки.

Могло показаться, что он недолюбливал, побаивался одиночества своей квартиры, ее неустройства.

Иногда на месяц-другой приезжала присмотреть за ним мать. А потом все шло своим прежним чередом.

Если бы Стася спросили, счастлив ли он, Стась, ответив: «Счастлив», не покривил бы душой. Он был счастлив потому, что каждый день приносил ему радость открытий, хотя бы маленьких, радость преодоленных ступенек, а то и перевалов. Ему жаль было поспать лишний час, потому что этот час он считал потерянным. Стась почти забросил шахматы — они требовали слишком много времени, которое должно было принадлежать только химии.

Он считал, что сделал еще непростительно мало для своих двадцати семи лет.

Панарин лишен был чувства тщеславия, устремленности к личному благополучию, но его буквально снедало желание успеть сделать побольше, получше.

Он любил про себя повторять лермонтовское:

Да, да, это — главное. Чтобы сделанное тобой осталось людям, хоть когда-нибудь дошло до них.

Но он был счастлив вдвойне потому, что многое из открытого и придуманного им уже «увидело свет».

Когда Потап, подтрунивая над Стасем, говорил ему, что на него возлагались большие надежды, в нем видели будущего ученого, а он разменивается на мелочи, Стась, принимая всерьез эти укоры, возражал:

— Но ведь наука нужна не для науки, а для производства. И разве я виноват, что меня привлекает именно живое, инженерное участие в нем?.. Освоить новое оборудование, решить хитрый технический ребус… — Стась говорил быстро, взахлеб. — Как хорошо знать, что химической целины хватит на несколько жизней! И, поверишь, странное отношение возникает к уже прочно освоенному… Словно к сыну повзрослевшему, ставшему самостоятельным.