Денис Джонсон - Иисусов сын

В последний раз я оказался в «Савое», когда был в Омахе. Я больше года не бывал в подобных местах, но мне становилось только хуже. Когда я кашлял, я видел искры.

Там, в подвале, все, кроме занавеса, было красным. Это выглядело как фильм о том, что происходит прямо сейчас. Чернокожие сутенеры в шубах. Женщины – пустые сияющие пятна с парящими в них фотографиями печальных девушек. «Я возьму у тебя деньги и пойду наверх», – сказал мне кто-то.

Мишель ушла от меня насовсем к мужчине по имени Джон Смит, или лучше сказать, что когда мы в очередной раз расстались, она сошлась с другим мужчиной, а вскоре после этого ей не повезло и она умерла? Так или иначе, ко мне она не вернулась.

Я знал этого Джона Смита. Однажды на вечеринке он пытался продать мне пистолет, а потом на той же вечеринке он заставил всех замолчать на несколько минут, потому что я подпевал песне, которая играла по радио, а ему понравился мой голос. Мишель поехала с ним в Канзас-Сити, и однажды ночью, когда его не было, она наглоталась таблеток и положила рядом записку, ему на подушку, чтобы он точно увидел эту записку и спас ее. Но он был настолько пьян, когда пришел, что просто лег щекой на бумажку и уснул. Когда на следующее утро он проснулся, моя прекрасная Мишель была мертвой и холодной.

Она была женщиной, она была предательницей, она была неотразима. Мужчины и женщины – все хотели ее. Но я был единственным, кто, наверное, любил ее.

Много недель после того, как она умерла, Джон Смит рассказывал людям, что она зовет его оттуда. Она манила его. Она стала казаться ему более реальной, чем те, кого он видел вокруг, кто еще дышал и вроде как должен был быть жив. Когда я услышал вскоре после этого, что Джон Смит умер, я не удивился.

На мой двадцать четвертый день рождения мы поссорились, и она вышла из кухни, вернулась с пистолетом и выстрелила в меня пять раз. Нас разделял только стол, но она промахнулась. Ей нужна была не моя жизнь. Ей нужно было больше. Она хотела съесть мое сердце и затеряться в пустыне с тем, что она сделала, она хотела упасть на колени и родить, она хотела причинить мне такую боль, которую может причинить только мать своему ребенку.

Я знаю, спорят о том, правильно это или нет, о том, живой ли ребенок на том или ином сроке, когда он растет в утробе. Но дело было не в этом. Это сделали не адвокаты. Это сделали не врачи, это сделала не женщина. Отец и мать сделали это вместе.

Но я вам так и не дорассказал про тех двоих. Я вообще еще ни слова не сказал о втором, его я встретил примерно посередине Пьюджет-Саунда, по пути из Бремертона, штат Вашингтон, в Сиэтл.

Он был просто одним из людей на пароме, стоял, как и все, облокотившись на перила, и его руки болтались над водой, как наживка. День был солнечный, что редкость для Северо-Западного побережья. Уверен, мы все чувствовали снизошедшую на нас благодать на этом пароме среди пронзительно-зеленых – почти горящих на солнце, холодно, как фосфор, – округлых спин островов и искрящейся в ясном свете дня воды в бухтах, под небом чистым и безмозглым, как любовь Бога, несмотря на запах, легкое, смутное удушье, какой-то смеси на нефтяной основе, которой были заделаны стыки на палубе.

У этого парня были очки в роговой оправе, он застенчиво улыбался – думаю, обычно мы так говорим, когда человек улыбается и при этом смотрит куда-то в сторону.

Он был иностранец, он был чужим и ничего не мог с этим сделать, абсолютный неудачник – вот почему он смотрел в сторону.

– Хотите немного пива?

– Почему нет, – сказал я.

Он купил мне пиво и рассказал, что он из Польши и здесь по работе. Мы стояли и говорили ни о чем. «Какой чудесный день», – мы имели в виду, что в тот день была хорошая погода. Но мы никогда не говорим: «Хорошая погода», «Замечательная погода». Мы говорим: «Какой чудесный день», «Что за чудесный день».

На него было жалко смотреть. Тонкая желтая куртка. Наверное, надел ее в первый раз. Такие куртки иностранцы покупают, говоря себе в магазине: «Я покупаю американскую куртку».

– Вы имеете семью? – спросил он. – Какой-нибудь отец, мать, брат, сестра?

– У меня есть брат, один, и родители живы.

Он ездил на взятой напрокат машине, все расходы ему оплачивала компания: молодой счастливчик, перед которым открыт весь мир. Какая-то тоска натянулась между нами. Я захотел стать частью того, что с ним происходит. Это было что-то спонтанное, инстинктивное. Я не хотел от него ничего конкретного. Я хотел всего.