Денис Джонсон - Иисусов сын

Но, думаете, когда один из них умрет, второй хоть раз придет к нему на могилу?

Я толкнул дверь и вошел в бар. Все сидели, обхватив толстыми ручищами свое пиво, музыкальный автомат тихонько пел сам себе. Можно было подумать, они научились, сидя неподвижно и вот так опустив голову, заглядывать в утраченные миры.

В баре была одна-единственная женщина. Она была пьянее меня. Мы танцевали, и она сказала, что служит в армии.

– А я не могу попасть к друзьям, – сказал я.

– Это ничего, – сказала она и поцеловала меня в щеку.

Я прижал ее к себе. Она была маленького роста, как раз для меня. Я обнял ее покрепче.

Кто-то из сидящих вокруг кашлянул. Половицы ритмично подрагивали от музыки, но я сомневаюсь, что остальные это чувствовали.

– Можно я тебя поцелую? – спросил я. Ее губы были дешевыми на вкус. – Можно я останусь сегодня у тебя? – Она нежно меня поцеловала.

Ее глаза были подведены черным. Мне нравились ее глаза.

– У меня дома муж. Ко мне нельзя.

– Можно снять комнату в мотеле.

– А у тебя хватит денег?

– Нет. Не хватит, – признался я.

– Придется взять тебя домой.

Она снова меня поцеловала.

– А как же твой муж?

Она все целовала меня, пока мы танцевали. Всем этим мужчинам вокруг больше нечего было делать, кроме как смотреть на нас или изучать дно своих кружек. Не помню, какая песня играла, но в то время в Сиэтле самой популярной грустной мелодией в автоматах была «Misty Blue»; наверное, она и играла, пока я обнимал эту девушку и чувствовал, как ее ребра движутся под моими ладонями.

– Я тебя не отпущу, – сказал я.

– Я могу взять тебя к себе домой. Ляжешь на диване. А потом я к тебе приду.

– А твой муж будет в соседней комнате?

– Он будет спать. Я скажу, что ты мой двоюродный брат.

Мы прижались друг к другу нежно и порывисто.

– Я хочу любить тебя, милый, – сказала она.

– Боже. Но там же твой муж, не знаю.

– Люби меня, – попросила она и заплакала, прижавшись к моей груди.

– Давно вы женаты?

– С пятницы.

– С пятницы?

– Мне дали увольнительную на четыре дня.

– В смысле позавчера у тебя была свадьба?

– Я скажу, что ты мой родной брат, – предложила она.

Я дотронулся губами до ее верхней губы, потом до нижней, а потом поцеловал ее по-настоящему – мои губы на ее раскрытых губах, мы встретились внутри.

Это было. Да, было. Длинный коридор. Открывается дверь. Прекрасная незнакомка. Разорванная луна снова целая. Наши пальцы смахивают слезы. Это было.

Я искал семнадцатилетнюю танцовщицу, которая исполняла танец живота и с которой повсюду ходил юноша, который называл себя ее братом, но он не был ее братом, он просто был влюблен в нее, а она позволяла ему находиться рядом, потому что так бывает в жизни.

Я тоже был в нее влюблен. Но она все еще любила парня, которого недавно посадили в тюрьму.

Я обошел все худшие места, бар «Вьетнам» и так далее.

Бармен спросил:

– Налить тебе выпить?

– Нет у него денег.

У меня были деньги, но не столько, чтобы пить все два часа.

Я зашел в «Джимджам клаб». Индейцы из Клэмэта или Кутеная, или еще откуда-то севернее – из Британской Колумбии, Саскачевана, – сидели за барной стойкой, как маленькие картинки или как маленькие пухлые куклы, вещи, с которыми дурно обращаются дети. Ее там не было.

Один парень, узкоглазый, черноглазый нез-перс, чуть не столкнул меня со стула, подавшись вперед, чтобы заказать бокал самого дешевого портвейна. Я сказал:

– Эй, это не с тобой мы вчера в бильярд играли?

– Нет, вряд ли.

– И ты еще сказал, чтобы я собрал шары, а ты пока разменяешь деньги и расплатишься со мной.

– Вчера меня здесь не было. Меня вообще не было в городе.

– Ты не отдал мне четвертак. Ты должен мне четвертак.

– Я отдал тебе четвертак. Положил прямо рядом с твоей рукой. Две монеты по десять центов и еще пять.

– Кто-то решил спустить их на выпивку.

– Не я. Я тебе все отдал. Может, они на пол упали.

– Ты понимаешь, когда уже хватит ? Понимаешь, когда все?

– Эдди, Эдди, – индеец подозвал бармена, – ты не находил здесь вчера монеток по десять и по пять центов? Ты не подметал? Не попадалось тебе что-нибудь такое, может, была там пара монеток по десять центов и одна пятицентовая?

– Может быть. Здесь всегда остаются какие-то монетки. Какая разница.

– Видишь? – сказал мне индеец.

– Как вы меня достали, сил нет, – сказал я, – еле пальцем могу пошевелить. Все вы.

– Слушай, я не стал бы тебя морочить из-за двадцати пяти центов.