Марко Вовчок - Свидание

— Да почему ты это замечаешь? Вспоминала ли она его когда? Она, кажись, от меня б не скрыла. И теперь она никуда не ходит… А может, и любит, да другого кого…

— Его, наверное! И давно любит. Она прежде нас его знала. Помнишь, как все мы тогда, веселые, глупые, сбирались на свадьбу, как расспрашивали ее о нем и как она убегала от нас, не хотела рассказывать, — помнишь? А меня-то как спрашивала — верно ли люблю его? Как заступалась за него передо мной: помнишь ли все?

Я, точно, как стала припоминать себе свадьбу да слова, так и впрямь это может быть; а мне-то и в голову никогда эта мысль не приходила.

Где ж мой ум девался, что я этого не приметила?

Выдалась мне свободная минута, я тотчас побежала к Марусе, постучала в окно:

— Маруся? Выйди, голубушка, ко мне сюда, скоренько. — Она вышла, а я к ней прямо: — Маруся, ты любишь Чайченка?

Она пошатнулась от меня, смотрит… а у самой глаза засияли и личико залилось румянцем:

— А если люблю, так что ж?

— Так, значит, это правда? А я Катре не верила, я и не думала… Верно, крепко его любишь?

— За него можно и умереть, — говорит она, глядя добрым своим взглядом. — Повидавши его, нельзя не любить его до смерти.

— Он ведь за тобой никогда не ухаживал? Он за Катрей… за другой…

— Бог с ним! Пусть будет счастлив с кем захочет, с кем придется.

— А ты-то мучишься!

— Так суждено, сестрица.

— И мать твоя заметно горюет за тебя.

— Я ей ничем не докучаю.

— Да она замечает, что ты вянешь, печалишься.

— Когда б же все деялось по нашей воле; когда б я могла, я бы не вянула, была румяная.

— Ну, а если будут сватать тебя?

— Я не пойду замуж.

— А мать твоя такая, что станет, пожалуй, принуждать.

— Что ж? — тяжко будет мне.

— Да как не тяжко за нелюбимого идти!

— Нет, я говорю — будет тяжко, что мать принуждать станет, а я не послушаюсь…

— Так я не понимаю, чего же ты ждать будешь?

— Ничего.

— Он и не знает и не ведает, что ты его любишь!

— Пускай и не знает никогда.

— Горе тебе с этой любовью! Я и не слышала, чтоб кто так любил. Как же любить, любить… а тот и не знает, что его любишь.

— Правда, что горе. Пускай же будет милое горе, когда нет милого счастья!

— Прощай, моя непонятная Марусенька.

— Будь здорова!

Провела меня немножко, еще раз попрощалась и пошла домой тихо, склони голову на руку.

Иду себе да думаю: чего-то на свете не бывает; сносила бы только наша голова?

И тот Чайченко, или его маленьким в любистке мать купала? Или что другое? Отчего девушки так по нем сохнут? Уж коли на правду пошло, то и мне не одну почку он снился. Я уж думала, думала, пока опомнилась… Надумалась, вздохнула: «Мне ли, сироте, этого счастья ждать?» Да как сказала: полно!.. — и полно… Иногда бывает, будто что уколет под ложечкой, когда скажут: «Чайченко»; ну да это с испугу, может быть.

— А что? — спрашивает Катря меня и хочет усмехнуться. — Не угадала я?

— Твоя правда, кто б подумал? Вот судьба сошлась.

— Горько напрасно любить, — промолвила Катря, — горько напрасно ждать, а еще горче разлюбить и ничего не ждать!

Катря одно только любила — пойти в поле, в лес; будто легче ей было дышать.

Бродили мы там одним утром.

Небо было ясное да веселое; зашли мы очень далеко, даже до самых пещер. Место там дикое такое, незаселенное, только белые меловые шпили гор блестят на солнце, да меж ними катится речка глубокая: ни дерева, ни цветка, ни птицы не увидишь.

— Катря! — говорю я. — Мы далеко уже зашли.

— Пойдем в пещеру, — отвечает мне да с тем словом и пошла; я за ней. «Не ходи, Катря», — прошу, а она дальше.

Темно было совсем в пещерах и свежо, как в погребе. Кое-где сверху в трещину горы падал солнечный луч блестящей полосой.

Катря идет все дальше да дальше; уж тяжело дышать мне. «Вернемся, — говорю, — Катря!» Идет дальше… Дошли к тому месту, где в стене сделана точно постель с изголовьем. Пещера низкая, только что головой человек не достанет; на другой стене вырезаны кресты, а перед теми крестами на полу ямка: стоял тут кто-то годы целые на молитве, поклонами ямку выбил.

Катря стояла и глядела, а сама отчего-то неспокойная, тревожная… Как рванет с себя кораллы дорогие, они так и рассыпались! Я кинулась подбирать: «Что с тобою, Катря?»

А она упала на колени возле той каменной постели, слезами обливается. «Что ты, что ты, сестрица, — говорила я, испугавшись, — бог с тобой!» А она не откликается и плачет.

Насилу я вывела ее из той пещеры на свет божий.