Владимир Канивец - Крах диссидентки

Загорелось табло: «Пристегнуть ремни». Арсений их и не отстегивал, так как не вставал с кресла. Значит, самолет пошел на посадку. Через десять — пятнадцать минут приземлится в Берлине, до которого отец шел так долго, но где так и не побывал. Вспомнилось любимое отцово выражение: «Саперы ошибаются только раз». Наверное, то же можно сказать и о летчиках в кабине этого лайнера. Сколько Арсений ни летал, а самое большое напряжение чувствовалось, когда самолет шел на посадку. Даже сердце начинало ускоренно биться, ожидая момента, когда колеса самолета глухо стукнут, коснувшись бетонной полосы. От этого удара напряжение в теле вмиг спадало, звон в ушах угасал. Все. Снова на земле. Но на этот раз придется еще дважды подниматься в небо, дважды напряженно ждать первого прикосновения колес к земле.

До следующего рейса в Брюссель оставалось больше двух часов. Немецкие товарищи, встречавшие делегацию — с ними был и наш посол в ГДР, — пригласили на чашку кофе. Не в аэропорт, а в двухэтажный дом недалеко от того места, где приземлился самолет. Арсений шел от самолета к дому, держа в руке коробку, которую доверил ему Костя — тот, встретив знакомых немцев, о чем-то весело с ними говорил. Под ногами была берлинская земля. Четыре десятилетия минуло с той поры, когда тут рвались бомбы, снаряды, мины, расчищая путь к победе, до нее тогда оставалось всего несколько дней.

«Для моего поколения, — думал Арсений, — война стала историей. А мир не успокоился: над планетой снова собираются зловещие тучи. Только теперь уже не в Германии, а в Америке, куда мы летим, чтобы подать и свой голос, от имени народа, за мир».

Немцы угощали скромно. Арсений выпил чашку горячего кофе, взял коробку и вышел, потому что буквально падал со стула: такой сон наваливался на него. Начал прохаживаться, зевая так, что в ушах потрескивало. Скорее бы сесть в самолет и уснуть. Подошел Антон Сергеевич, с которым Арсений жил в одном номере в гостинице. Стали прогуливаться вдвоем. Дипломат шесть лет прожил в Нью-Йорке, работая в секретариате ООН, мог бы рассказать немало интересного, но был из тех, у кого силой надо вытягивать каждое слово. «Я никогда не жалел о том, чего не сказал, — уже несколько раз слышал от него Арсений. — И часто жалел о том, что сказал».

Чудесное, конечно, кредо, но оно не только не разогнало сон, валивший Арсения с ног, а навевало еще больший. Арсений огляделся, скамеек нигде не было, негде посидеть. Придется на ногах выдерживать этот поединок со сном. И, кажется, не только глаза щемят, но и сердце.

Наконец Костя, свежий и бодрый, весело посмеиваясь, подал команду:

— Товарищи, на посадку!

Ох, если бы сесть, поспать часов пять и выйти в Нью-Йорке. А то до Брюсселя лететь всего один час. Не успеешь умоститься в кресле, задремать, как уже надо выходить.

А там сколько придется ждать? Костя говорит — недолго, но, по всему видно, и сам точно не знает, так как, сказав «недолго», добавил:

— А вообще, всякое может быть…

И верно: где Брюссель — и где Нью-Йорк. В Берлине мы в кругу друзей, а в Брюсселе — уже иная обстановка.

В Брюсселе Арсений не был, и, когда самолет, пробиваясь сквозь густую пелену облаков, пошел на посадку, наклонился к иллюминатору взглянуть на город.

Самолет нырнул в облака, и Арсения охватило такое чувство, будто он, ослепленный густым туманом, с чем-то вот-вот столкнется. И облегченно вздохнул, как только самолет, напряженно вздрагивая всем своим могучим телом, пробил холодную толщу облаков и взгляду открылись поля, озера, леса, каналы. Городки, поместья. Все распланировано, прибрано, подстрижено. По густой сети дорог снуют машины. А вот и острые шпили соборов Брюсселя посреди красных черепичных крыш зданий. Такой пейзаж Арсений уже видел и в Стокгольме, и в Хельсинки, где ему пришлось побывать. Очень жаль, что не будет ни времени, ни возможности осмотреть старинный город. «Тут начинал работу Второй съезд нашей партии, — думал Арсений. — Восемьдесят лет прошло с тех пор, как на основе ленинских принципов была создана партия».

Послышался удар, еще удар, и самолет, тормозя, с бешеным ревом турбин покатился по бельгийской земле. Который час? Уже половина двенадцатого. В Нью-Йорке еще спят. Но летим ли мы или сидим в аэропорту, а Земля крутится, наматывая на свою ось неумолимое время, часы которого неизвестно когда — и кем! — заведены и неизвестно когда остановятся. Одно известно: планета наша каждый год замедляет быстроту оборотов вокруг своей оси на одну секунду. А так как она все еще вертится, то самолет, пересекая Атлантический океан с востока на запад с быстротой, с которой ночная тень движется по земле — не фантастика ли для людей, умерших каких-то три десятилетия тому назад? — то в Нью-Йорке Арсений будет в тот же час суток, когда вылетит из Брюсселя. «Но когда отсюда вылетим и как долетим?» — раздумывал он, идя по длинному коридору брюссельского аэровокзала.