Иоганн-Фердинанд-Мартин-Оскар Мединг - Адъютант императрицы [litres]

Некоторое время он стоял таким образом с раскинутыми руками и сияющим взором; старик Полозков сложил руки и тихо молился; Мирович робко и напряженно смотрел на богатырскую фигуру узника, которая в этот миг, казалось, была залита неземным огнем.

Наконец Иоанн Антонович опустил руки и покачал головою, как бы пробудившись от сна; его взор прояснился и с величавым видом, как будто он всю жизнь провел на престоле, он произнес:

– Василий Мирович, так назвали вы себя, я верю и доверяюсь вам, так как увидел в руке ангела пальму победы и корону, сиявшую мне из светлой заоблачной дали. Василий Мирович, ваше имя навеки крепко врежется в моем уме и в моем сердце и я клянусь вам всем святым, клянусь именем ангела, который с обетованием склонился ко мне, что если ваш замысел удастся, ваше имя будет первым в моем государстве и ни пред кем в обширной России, кроме самого императора, вы не склоните своей головы. Василий Мирович… запечатлей в своей памяти, Вячеслав Михайлович, это имя, проси у Господа Бога, чтобы Он благословил его и чтобы Он дозволил тебе увидеть освободителя пленного императора первым на ступенях моего трона!..

Мирович снова упал пред Иоанном Антоновичем на колена; он прижал к груди свои руки; в его глазах сверкали гордая уверенность в победе и счастливая надежда.

Но старик Полозков лишь печально покачал головой.

– Ах, ваша милость, – сказал он, – зачем вы заговорили о том, что никто на свете не может привести в исполнение? Взгляните на эти стены, на эти решетки, подумайте о солдатах за этими стенами, о тысячах, о сотнях тысяч тех, которые покорны одному знаку Екатерины Алексеевны!.. Зачем вы лишаете мирного покоя этого бедняка, который и так уже много выстрадал?

– Малодушный! – воскликнул Иоанн Антонович, – разве надлежит императору самоотрекаться и искать мира в самоотречении? И, когда преданное и храброе сердце, когда твердая рука предлагает мне свою поддержку, я не должен упустить ее. Но все же знайте, Василий Мирович, предприятие, на которое вы решаетесь, тяжело и рискованно; подобные попытки дважды стоили благородной крови!

– Моя кровь принадлежит вам, ваше величество! – возразил Мирович.

– Но все же скажите, как вы намереваетесь привести в исполнение столь неслыханное дело? – спросил Полозков. – Если даже и удастся проломить эти стены и обмануть часовых, что вы намерены противопоставить войскам Екатерины Алексеевны?

– Взгляни на него, – сказал Мирович, указывая на Иоанна Антоновича, – разве при взгляде на это лицо, на эту фигуру русский народ может усомниться в том, что пред ним его истинный император?

– Да, да, – сказал Полозков, – русские люди должны признать его, если власть адских духов не ослепила их глаз. Немногие из них знали великого императора, вылитый портрет которого он представляет собою; но они должны видеть, что Господь запечатлел на его челе царственную печать.

– Они увидят это, – воскликнул Мирович, – все войска, которые отправит против нас Екатерина, узнают в нем истинного императора и собственными руками поднимут его на престол его отцов.

Иоанн Антонович молча стоял, не произнося ни слова в продолжение всего этого короткого разговора; царственная гордость, смелый, доверчивый дух и почти детская радость смешивались в его лице и придавали ему дивное, трогательное выражение.

– Все же, ваша милость, скажите, как это должно произойти? – по-прежнему с недоверием и беспокойством спросил Полозков. – Я не могу более помочь, мои руки ослабли и даже мое собственное тело является для меня тяжелым бременем.

– Тебе ничего не нужно делать, – сказал Мирович, – разве лишь бдительно ожидать минуты освобождения и заботиться о том, чтобы твой господин был готов показаться народу и обратиться к нему с подобающею речью; все остальное – уже мое дело. Выслушай мой план и позаботься о том, чтобы ни одним взглядом, ни выражением лица не выдать вновь пробудившейся надежды.

Иоанн Антонович снова опустился в свое кресло. Полозков, по его приказанию, сел рядом с ним, так как не был в состоянии долго стоять, и Мирович, почти вплотную нагнувшись к ним обоим, тихо и горячо заговорил.

Блестящим великолепием сверкал императорский дворец в С.-Петербург; вся Европа с удивлением смотрела на Екатерину, эту северную Семирамиду, войска которой сдерживали гордых и воинственных поляков и заставляли трепетать султана в Стамбуле; между тем в далеких степях на Яике вырастал на зареве восстания призрак низложенного Петра Федоровича, а здесь, в темнице крепости, обнесенной непреодолимыми стенами, молодой, незначительный и неизвестный человек готовился вывести на свет заживо погребенного императора, потомка Петра Великого, готовился сорвать корону с головы всемогущей самодержицы и низвергнуть в прах все ее величие.