Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Седьмым! – прокричал в ответ Торриани. – Как дорога?

– Ни к черту! В эту жарищу жрет резину, все равно что икру. Лилиан видел?

– Да. Она на трибуне.

Торриани поднес ко рту Клерфэ кружку холодного лимонада.

К ним уже подходил капитан.

– Готовы? – крикнул он. – Скорей! Скорей!

– Мы вам что, волшебники, что ли? – огрызнулся шеф-механик. – За тридцать секунд вам сам черт колеса не сменит.

– Да скорей же! Работайте!

Мощная струя топлива упруго ударила в бензобак.

– Клерфэ! – пыхтел капитан. – Дюваль перед вами. Поджимайте его! Поджимайте, пока он не запсихует! Тогда вы его обойдете. А больше нам ничего и не надо. Два места перед ним тоже наши.

– Готово! Пошел! – крикнул шеф-механик.

Машина рванулась вперед. «Осторожно, – думал Клерфэ, – не горячись!» Пестрой бело-голубой рябью промелькнули трибуны, навстречу вылетела лента дороги, а дальше, кроме нее, осталась только синь неба и, белой точкой, облако пыли вдали, это, вероятно, и был Дюваль.

Трасса здесь перепадом в четыреста метров шла в гору. Навстречу вздымался горный массив Мадони, лимонные рощи, лиственное серебро оливковых плантаций, виражи серпантина, миллиметровая точность поворотов, щебенка из-под колес, раскаленный жар мотора, какой-то жук, снарядом бабахнувший ему в защитные очки, строй кактусов по обочинам, спуски-подъемы, вверх-вниз, скалы, брызги щебня, вперед, вперед, еще километр, еще, потом, промельком серого и коричневого, старинная крепость Кальтавутуро, пыль, много пыли, и вдруг, впереди, приземистым пауком – машина.

Клерфэ быстрее проходил повороты. И мало-помалу подбирался к цели. Еще минут через десять он уже мог разглядеть машину – похоже, это Дюваль. Клерфэ уже висел у него на хвосте, но Дюваль дорогу не уступал, наоборот, опасно маневрировал, подрезая его при каждой новой попытке обгона. Исключено, чтобы он его не видел, – видит, конечно. Уже два раза на очень узких, крутых поворотах машины шли так близко, что пилоты могли видеть лица друг друга, Клерфэ перед поворотом, Дюваль после. Дюваль явно не пропускал его умышленно.

Машины мчались теперь почти вплотную. Клерфэ, прячась в облаке пыли, выжидал, когда трасса по широкой дуге снова пойдет на подъем, там, на протяженном, хорошо просматриваемом участке, он знал, будет широкий поворот. Дюваль нарочно взял правее, чтобы не дать Клерфэ обойти его справа и подрезать, вздумай он сунуться слева. Но Клерфэ это предвидел и, уйдя почти к правой обочине, внезапно, прямо перед носом Дюваля, бросил машину к внутренней бровке, его занесло, но он успел выправить машину, ошарашенный Дюваль на секунду замешкался – и все, Клерфэ его прошел. Пыль разом кончилась, он вдруг ясно увидел впереди Этну с величественным шлейфом белого дыма в знойно выцветшей небесной сини, и машины ринулись вперед, в подъем, в подъем, к Полицци, высшей точке всей трассы, но теперь уже впереди шел Клерфэ.

И как-то все совпало в этом решающем маневре, разом сошлось в этих коротких секундах, когда, после долгих километров погони почти вслепую, в сплошной пыли, внезапно распахнулось синее небо и сквозь жар бешено ревущего мотора прозрачный воздух пьянящим вином ударил в задубелое от ветра и пыли лицо, и взгляду снова открылось солнце, и вулкан вдали, и весь мир, тихий, огромный, простой и величественно-безучастный к ажиотажу гонки и ко всей людской суете, и было что-то прометейское в том мгновении, когда машина, вылетев на самый верх, так что дух захватило, казалось, сейчас так и взмоет ввысь, и перед глазами только твои руки на послушном руле, и вулкан с его адской воронкой, и, листом раскаленного до синевы металла, небо, в которое он вот-вот вонзится. Но уже миг спустя трасса ринулась вниз, петляя поворотами и бросая машину вправо-влево, только успевай переключать скорости, здесь это главное, кто быстрей переключает, тот и впереди, вниз, вниз, в долину Фьюме-Гранде, а потом сразу снова на девятьсот метров в гору, в лунный ландшафт, как на гигантских качелях, и так почти до Коллезано, где по сторонам дороги снова замелькают пальмы, агавы, зелень и, в просветах, море, а там уж и Кампофеличе, единственный прямой участок трассы, семь километров вдоль побережья.

Только на пит-стопе, пока меняли шины, Клерфэ впервые вспомнил про Лилиан. Он глянул на трибуны, – те поплыли перед глазами размытой пестрой полосой, как огромный ящик с цветами; рев моторов, казалось, вдруг разом умолк и в этой странной, нереальной тишине ему почудилось, будто он только что выброшен из кратера могучего вулкана и теперь, подобно Икару, раскинув огромные асбестовые крыла, парит, плавно приближаясь к земле, навстречу распахнутым объятиям неимоверного чувства, неизмеримо большего, чем любовь, чувства, что воплотилось в облике одной-единственной женщины, в ее имени, в ее ждущих губах.