Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Но только почти!

Он поцеловал ей руку.

– Я отведу вас вон туда, под кипарисы. У меня там танцплощадка оборудована, со стеклянным полом и подсветкой снизу. Я подсмотрел это новшество в садах летних ресторанов на Ривьере, ну и велел сделать так же. А вот вам и кавалеры – сегодня здесь половина Неаполя, Палермо и даже Рима.

– Можно быть или участником, или зрителем, – рассуждал Левалли, поглядывая на Клерфэ. – Или и тем, и другим. Я предпочитаю роль зрителя. А быть и тем, и другим, как правило, получается плохо.

Они сидели на веранде и смотрели на женщин, танцующих на стеклянном паркете. Лилиан танцевала с принцем Фиолой.

– Пламя, а не женщина, – восхищался Левалли. – Вы только посмотрите, как она танцует! Вам случалось видеть танцовщиц с мозаик Помпеи? Женская красота в искусстве тем и завораживает, что все случайное в ней отброшено и оставлено только прекрасное. Вы видали фрески Кносского дворца на Крите? Египтянок на росписях времен Эхнатона? Этих узколицых красавиц с миндальными глазами, порочных танцовщиц и юных дочерей фараона? Во всех них бушует пламя. А теперь взгляните на эту танцплощадку! Кажется, что женщины парят над этим ровным, искусственным адским огнем, созданным достижениями современной техники из электричества и стекла. Пламя самодельного ада, кажется, своими языками поджигает платья женщин снаружи и изнутри, а холодный свет луны и звезд ложится на их виски и плечи, вот вам аллегория, над которой и посмеяться можно, но и задуматься совсем нелишне. Эти женщины прекрасны, но они же не дают нам стать полубогами, вместо этого превращая нас в добропорядочных семьянинов, в кормильцев, – и это после того как они пленили нас иллюзией, позволив почувствовать себя богами. Разве они не прекрасны?

– Они прекрасны, Левалли.

– Но в каждой уже таится Цирцея. Причем – в том-то и усмешка судьбы – ни одна из них ни за что в это не поверит. В них покуда еще горит пламя юности, но за спиной у каждой, почти незримо, тенью витает призрак мещанства, а с ним десять кило лишнего веса, которые она вскоре наберет, однообразие семейной жизни, мелочная бескрылость честолюбивых запросов, ограниченность самых заветных целей, усталость, тяга к покою, вечному повторению, смиренная привычка к износу от прожитых лет. И только в одной ни на йоту всего этого нет – в той, что танцует с Фиолой. Что вы такое с ней сделали?

Клерфэ передернул плечами.

– Где вы ее отыскали?

Клерфэ помедлил с ответом.

– Если изъясняться вашим же слогом, Левалли, – то в преддверье ада. Я и не упомню, когда еще вы были в таком же лирическом настроении.

– Так ведь и повод выпадает нечасто. У врат ада, говорите? Что ж, не буду донимать вас дальнейшими расспросами. Для фантазии вполне довольно и этого. В сером полумраке безнадежности, откуда лишь Орфею дано было вернуться. Но и ему ведь пришлось, сколь бы парадоксально это ни звучало, заплатить свою цену – удвоенное одиночество, и все за то, что он возжелал вернуть любимую из подземного царства. А вы, Клерфэ, вы готовы заплатить?

Клерфэ улыбнулся:

– Я суеверен. Перед гонкой на подобные вопросы не отвечаю.

«Это ночь Оберона, – думала Лилиан, – танцуя то с Фиолой, то с Торриани. Все это колдовское пиршество света, синие тени силуэтов, вся эта призрачная явь, греза наяву. Шагов не слышно, только музыку и скольжение пар по паркету. Об этом я и мечтала там, в снегах, сидя взаперти в палате санатория, с температурным листком над койкой, и слушая по радио концерты из Неаполя и Парижа. В такую ночь, между морем и луной, в этих нежных дуновениях, напоенных ароматами мимозы и апельсинов в цвету, кажется, что и не умрешь никогда. Ты в танце то с одним, то с другим, как завораживает это кружение, эта смена встреч и расставаний, перед тобой то одно лицо, то другое, и только руки все те же».

«Те же? – спросила она себя. – Да, вон там сидит мой возлюбленный, беседует с милым меланхоликом, которому на краткий миг земного бытия выпало стать владельцем этого сказочного сада, и я вижу – они беседуют обо мне. Говорит в основном меланхолик, наверно, все еще хочет выведать тайну, о которой меня расспрашивал. Тайна! Была ведь какая-то старинная сказка про карлика, который втихаря посмеивается над всеми, ибо никто не знает тайну его имени. Как же его звали?»

Она улыбнулась.

– О чем вы сейчас подумали? – спросил Фиола.

– Сказку припомнила, про человека, чьей тайной было его имя, которого никто не знал.

Фиола расплылся в улыбке, обнажая белоснежные зубы, – на его смуглом лице их белизна казалась почти ослепительной.