Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

Гребер вдруг сообразил, что такими были не только дети, взгляды всех остальных проделывали тот же путь. Лица и тела замерли без движения, люди вслушивались, причем не только ушами, но и наклоненными вперед плечами, ляжками, коленями, локтями и ладонями. Вслушивались в оцепенении, только глаза следовали за шумом, будто повинуясь беззвучному приказу.

Потом он учуял страх.

В тягостной атмосфере что-то неуловимо переменилось. Грохот снаружи не утихал, но откуда-то как бы повеяло свежим ветерком. Оцепенение отпустило. Подвал наполняли уже не скорченные тела, а снова люди, причем не покорные и не тупые; они шевелились, двигались, смотрели друг на друга. У них снова были лица, а не маски.

– Дальше полетели, – сказал старик рядом с Элизабет.

– Могут и вернуться, – возразил кто-то. – Так тоже бывает. Сделают крюк и вернутся, когда все выйдут из убежищ.

Давешние дети тоже зашевелились. Какой-то мужчина зевнул. Невесть откуда выбежала такса, принялась обнюхивать все вокруг. Заплакал младенец. Люди развернули свои пакеты, начали закусывать.

– Арнольд! – громко вскрикнула женщина, похожая на валькирию. – Мы забыли выключить газ! Наверняка вся еда сгорела. Почему ты об этом не подумал?

– Успокойтесь, – сказал старик. – При воздушной тревоге город всюду отключает газ.

– Успокоишься тут, как же! Потом сызнова включат – и вся квартира полна газу! Это ведь еще хуже.

– Во время тревоги газ не отключают, – объявил педантичный, назидательный голос. – Только во время налета.

Элизабет достала из сумочки расческу и зеркальце, причесалась. В мертвенном свете расческа казалась черной, как высохшие чернила, а волосы под ней вздымались волной и словно бы потрескивали.

– Скорее бы выйти отсюда! – прошептала она. – Здесь можно задохнуться!

Еще полчаса ожидания – и двери наконец открылись. Они пошли к выходу. Над дверями помещались маленькие замаскированные лампочки. Снаружи ступени лестницы заливал лунный свет. С каждым шагом Элизабет менялась. Словно пробуждалась от летаргии. Тени в глазницах исчезли, свинцовая серость растаяла, медные искры заиграли в волосах, кожа вновь стала теплой, засветилась, жизнь вернулась – кипучая, полнокровная, сильнее прежнего, вновь обретенная, не утраченная, драгоценнее и ярче на то краткое время, когда ощущалась именно так.

Они стояли возле бомбоубежища. Элизабет глубоко дышала. Двигала плечами и головой, как животное, выпущенное из клетки.

– Эти массовые могилы под землей! – сказала она. – Как я их ненавижу! Там просто задыхаешься! – Она резко отбросила волосы назад. – Развалины по сравнению с ними – утешение. Над ними, по крайней мере, небо.

Гребер посмотрел на нее. От нее веяло чем-то необузданным, порывистым, когда она стояла вот так у огромной, голой бетонной громады, лестницы которой словно бы вели в ад, но ей только что удалось спастись оттуда.

– Пойдешь домой? – спросил он.

– Да. Куда же еще? Бродить по темным улицам? Хватит, набродилась.

Они пересекли Карлсплац. Ветер обнюхивал их, как огромная собака.

– Ты не можешь уехать? – спросил Гребер. – Несмотря на все, что говоришь?

– Куда? У тебя есть на примете комната?

– Нет.

– Вот и у меня тоже. Тысячи людей остались без крова. Как я уеду?

– Верно. Теперь уже поздно.

Элизабет остановилась.

– Я бы не уехала, даже если б могла. Ведь тогда я бы вроде как бросила отца в беде. Разве тебе непонятно?

– Понятно.

Они пошли дальше. Греберу она вдруг надоела. Пусть делает что хочет. Он устал, изнервничался, и внезапно ему показалось, что сейчас, в этот самый миг, родители ищут его на Хакенштрассе.

– Мне пора, – сказал он. – Встреча у меня, уже опаздываю. Доброй ночи, Элизабет.

– Доброй ночи, Эрнст.

Секунду он смотрел ей вслед. А она быстро исчезла в ночи. Надо было проводить ее до дома, подумал он. Правда, без угрызений совести. Вспомнил, что и в детстве терпеть ее не мог. Торопливо отвернулся и зашагал на Хакенштрассе. Но ничего там не нашел. Безлюдье. Только луна да странная, парализующая тишина свежих развалин, словно висящее в воздухе эхо безмолвного крика. В давних развалинах тишина совсем другая.

Бёттхер уже ждал на ступеньках ратуши. Над ним поблескивала в лунном свете бледная морда водостока.

– Что-нибудь выяснил? – еще издалека спросил он.

– Нет. А ты?

– Тоже ничего. В больницах их нет, фактически наверняка. Я почти все обошел. Ох, братишка, чего только там не увидишь! Женщин и детей все ж таки с солдатами не сравнить! Идем, тяпнем где-нибудь пивка.