Федор Левин - Из глубин памяти

Во французских водевилях завязка делается прямо и откровенно. Вот, например. Подымается занавес. На сцене заборчик, калитка, сбоку ручка звонка. За калиткой сад, в глубине его видна терраса небольшого домика. Из-за боковой кулисы появляется молодой франт. Он сразу обращается к публике:

«Мой дядюшка Селестен умер. Он оставил мне пятьсот тысяч франков, но с условием, чтоб я женился на моей кузине Люси, которой я никогда не видел. Иначе ничего не получу. Мне пришлось оставить на время Париж и приехать сюда, в эту провинциальную глушь. Воображаю, какая уродина и дура эта Люси. Но что поделаешь, пятьсот тысяч, вы сами понимаете. Итак, бросаюсь головой в омут. (Подходит к калитке и дергает звонок.)»

И пьеса начинает двигаться. Мы введены в обстоятельства действия. Конечно, ценой явной условности — обращения к публике и вступительного рассказа.

Но вот гениальная, совершенно естественная, быть может, единственная в мировой драматургии завязка. Это — в «Ревизоре»: «Господа, я пригласил вас, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет ревизор». — «Как ревизор?»

И все завертелось колесом, и все понятно и движется само собой, своим ходом, без всяких натяжек».

Помню, я был на просмотре его ленты «Обыкновенный фашизм». Фильм так взволновал меня, что после просмотра я подошел к Михаилу Ильичу в вестибюле ЦДЛ и попросил разрешения поцеловать его за эту картину. Мы обнялись и поцеловались.

Ко дню семидесятилетия Михаила Ильича я послал ему поздравительное письмо и получил сердечнейший ответ.

В этом ответе, кроме обычной благодарности за поздравление, снова обнаружились его доброта и глубокое уважение к людям, делающим в меру своих сил общее дело литературы и искусства.

Немало лет был я близко знаком с семьей, о которой стоит рассказать, потому что и Александр Александрович Таксер и его жена Елена Феликсовна Усиевич были люди замечательные.

В 1926 году я работал в Севастополе в районном комитете партии. Крымский обком осенью созвал областное совещание по вопросам партийного просвещения. Здесь увидел я в первый раз нового заведующего отделом пропаганды и агитации обкома А. А. Таксера.

Представьте себе человека лет тридцати пяти, не более, худощавого, светловолосого, голубоглазого, с несколько удлиненным, тонко очерченным лицом. Он вел совещание очень деловито, твердо, по строгому регламенту, не давая ораторам отвлекаться и растекаться в стороны, но в то же время тактично. В нем чувствовалась воля, принципиальность, деловитость, целеустремленность, сосредоточенность. Он был настоящий образцовый партийный работник.

Все заметили, что у Таксера не было одной ноги, он пользовался протезом, довольно искусно по тем временам сделанным. Я долго считал, что ногу он потерял на войне — мировой или гражданской, но спрашивать Таксера, где он лишился ноги, мне казалось неуместным. Однако он сам однажды рассказал мне, как это случилось. История эта любопытна.

Еще юношей колол он дрова и по нечаянности, потеряв равновесие, ранил себе колено. Ранение было незначительное, ни он, ни родители не обратили по-настоящему внимания на эту «царапину», перевязали ногу и на том покончили. Но колено загноилось, юношу пришлось положить в больницу во Владивостоке. Здесь какой-то врач распорядился взять ногу в гипс. Трудно немедику сказать, почему так получилось, но нога разболелась необыкновенно. Александр Александрович рассказывал: если даже кто-то входил в палату, то от легкого сотрясения пола и кровати боль усиливалась так, что он чуть не криком кричал. Врачи пришли через две недели к выводу, что ногу надо отрезать. Ни родители, ни сам Александр Александрович и думать об этом не хотели.

И они попросили у врачей разрешения привести известного в городе китайского доктора. Те пожали плечами и согласились.

Пришел в палату старый китаец в грязной одежде с мешком в руках. Он вынул из мешка грязные, и даже с ржавчиной, отнюдь не медицинские, а не то плотницкие, не то столярные инструменты, пилу, молоток и еще что-то в том же роде. Гипс сняли, на распухшее воспаленное колено было жутко смотреть.

Немытыми, заскорузлыми руками с черными от грязи ногтями китайский врач потрогал колено, — Таксер корчился от боли, — и резанул своей пилой по багровой опухоли. Брызнул гной, Александр Александрович едва не умер тут от болевого шока. Китаец вынул из своего мешка какую-то траву, отделил порядочную горсть и положил на рану. Из обширного кармана своего халата он достал другую траву и объяснил, что ее надо заварить кипятком, дать настояться и пить три раза в день по чайному стакану. Затем врач сказал, что придет на другой день, и удалился. Так началось это лечение.