Федор Левин - Из глубин памяти

И он улыбнулся усталой улыбкой, как бы утешая меня, ошеломленного этими словами и ужаснувшегося.

Забегая вперед, скажу, что врачи, видимо, не учли всех его сил, возможностей. Александр Александрович прожил вдвое больше назначенного ими срока.

Он умер от уремии зимою 1931–1932 года, если мне не изменяет память. Вскрытие показало, что почки его почти полностью превратились в камни. Московские врачи объяснили: вероятно, он потому и прожил дольше, чем предполагалось, что жил и работал с таким огромным напряжением, при этом в его организме весьма интенсивно шел обмен веществ, замедляя ход болезни.

Работать с Таксером было нелегко, но интересно. Он заранее размечал свой день, неделю, месяц. Приглашаемым или записавшимся на прием назначал часы и минуты, когда им прийти, чтобы не пришлось дожидаться, и разговор с ними укладывал в отведенные для этого пятнадцать — двадцать минут. Рассевшегося посетителя тактично, но настойчиво выпроваживал, когда деловая часть беседы была окончена.

Конечно, иногда прием приходилось отменять или прерывать, когда ему приходилось идти на экстренно созванное заседание бюро обкома или по вызову первого секретаря. Но большей частью он ненарушаемо выдерживал свой график. А в промежутки просматривал бумаги, которые в предостаточном количестве ежедневно валились на его стол.

Елена Феликсовна была человеком совсем иной складки. Обязанности уполномоченного Крымлита не отнимали у нее много времени: она визировала книги Крымиздата, театральные афиши и кинорекламы, у нее были хорошие помощники. Дома у нее тоже был отличный помощник — Лида, добрый гений семьи, молчаливая девушка, бесконечно преданная ей и детям, образованная, умевшая, между прочим, играть на пианино (я открыл это случайно, когда почему-то остался дома, а она думала, что все ушли, и села поиграть). Елена Феликсовна, живая, остроумная, нервная, всегда какая-то приподнятая, легко возбуждающаяся, могла вполне положиться на Лиду, которая тихо и даже незаметно управляла всем хозяйством, следила за тем, чтоб Гриша готовил уроки, растила Марину, которая родилась семимесячной и, я помню, долго лежала в тепличной обстановке, в вате. Елена Феликсовна во время завтраков, обедов и вечернего чая завладевала общим разговором, рассказывала кучу новостей, заставляла всех смеяться ее остротам. Но когда Таксер работал дома, ее было не слышно. Устроившись рядом, она бесконечно много читала. Помню, как Елена Феликсовна сказала мне: «Я никогда не мешала ему, я была воздушный шарик на его руке».

Отец ее, Феликс Кон, сперва народоволец, потом марксист, настолько известный деятель польского и русского революционного движения, что нет надобности подробно о нем говорить. Тюрьмы и ссылки, в том числе знаменитая Карийская трагедия, не укротили его кипучей энергии, не утишили его живого нрава. Елена Феликсовна была с родителями в эмиграции, в партию вступила еще до революции, в 1915 году. Во время войны, застигнутая ею в Германии, некоторое время сидела в Моабитской тюрьме в Берлине. Она стала женою молодого выдающегося большевика Григория Александровича Усиевича, члена партии с 1908 года, которого очень ценил Ленин. Вместе с Лениным, Н. К. Крупской, Инессой Арманд, Г. А. Усиевичем и другими большевиками Елена Феликсовна проехала в «экстерриториальном» вагоне из Швейцарии через Германию и Швецию и переехала на санях в Россию по льду Ботнического залива в апреле 1917 года, а ее маленький красный платочек, привязанный к альпийской палке, заменил Ильичу красный флаг при въезде в Россию. Ее воспоминания об этом историческом путешествии были не раз опубликованы в печати.

Григорий Усиевич в Октябрьские дни был членом Военно-революционного комитета в Москве. Во время гражданской войны в августе 1918 года он погиб в Сибири в бою с белогвардейцами.

Елена Феликсовна осталась с маленьким сыном, работала в Москве. Прекрасно зная польский язык, она была связана со многими польскими революционерами. Она вышла замуж за Таксера примерно за год до моего знакомства с ними и, когда он получил назначение в Крым, последовала за ним в Симферополь.

Феликс Кон прожил у дочери несколько дней летом по дороге на курорт. Необыкновенно живой старик, он соперничал с дочерью в изящном остроумии. Глаза его то и дело сверкали из-под очков. Меня познакомили с ним и сразу представили как большого любителя шахмат.

Феликс Яковлевич также был страстным шахматистом и тут же предложил сыграть. В первой партии он озадачил меня своим излюбленным и, видимо, не раз испытанным в сражениях дебютом, пожертвовал пешку за атаку. Я не сумел защититься и не выдержал его стремительного нападения. Феликс Яковлевич торжествовал и так стал насмешничать, что, признаюсь, меня это рассердило. Я успел заметить, что он не так уж силен в игре, и если сойти с проложенных им рельсов, то, пожалуй, можно у него выиграть. Действительно, я выиграл следующую партию и вслед за тем еще две подряд. Даже у очень умных людей есть свои слабости. Феликс Яковлевич до такой степени огорчился, так был расстроен и увял, что я вдруг понял, как страдает от проигрыша его самолюбие. Елена Феликсовна делала мне знаки. Я их понял. В пятой партии я поддался Феликсу Яковлевичу, сделав один-два заведомо слабых хода. Феликс Яковлевич выиграл, чрезвычайно вновь обрадовался, снисходительно заметил, что я играю недурно, но мне еще рано сражаться с испытанными бойцами. Больше мы играть не стали, Елена Феликсовна сказала, что отцу надо отдохнуть, и мы расстались, довольные друг другом. Спустя несколько лет я не раз видел его в Москве, он подарил мне книгу своих мемуаров. Разговаривать с ним было одно удовольствие. Остроты этого необычайно колоритного старика облетали Москву, он пользовался огромной известностью и уважением.