Джои Гебель - Пытка для гения

Я похлопал Винсента по спине, попрощался с ним и еще немного постоял, глядя как он в сопровождении Силвейна побрел к зданию модной клиники.

Винсент быстро адаптировался к условиям реабилитационного центра. Ему нравилось медитировать, любуясь Тихим океаном и горной цепью Санта-Моники, проводить долгие дни в безмятежной праздности, а ночи — за чтением. Он каждый день аккуратно застилал кровать, не оставлял ни крошки на тарелке и даже общался с другими пациентами клиники, в основном со своим новым другом Стивеном.

— Поразительно, что ты с ним сотворил, — удивлялся Силвейн. — Он гений, это сразу видно, но у него в глазах такая печаль! И седина в волосах ему тоже идет. Он похож… ну, не знаю, на страдающего молодого человека из русских романов, что ли.

— Скорее на байроновского героя. А ты читал русскую литературу?

— Да. Паренек подсадил меня на классику. Вещь, скажу я тебе. Жалко, что я не учился в вашей академии. Винс — настоящий профессор.

Стивен приобщил Винсента к физическим упражнениям. Во время тренировок они делились друг с другом подробностями своего трудного «безотцовского» детства, Винсент рассказывал, как его раз за разом бросали бессердечные красавицы, а Стивен — как менял одну «девушку с обложки» на другую. Они пришли к мнению, что оба — вечные неудачники в любовной игре. Винсент обратил внимание на постоянную деталь в отношениях Силвейна с женщинами: почти все его связи заканчивались из-за того, что он изменял возлюбленной с какой-нибудь стриптизершей, о чем оскорбленная подруга незамедлительно узнавала из газет.

— Он помогает мне разобраться в себе, понимаешь? — продолжал Силвейн. — Как-то в тренажерном зале Винсент сказал: «Стив, кажется, я знаю, в чем твоя проблема». Я сам просил его поразмыслить об этом. «И в чем же?» — спросил я. Он задал мне вопрос: «Как давно ты стал знаменитым?» «Лет двадцать пять назад», — прикинул я. И тогда он сказал: «Твоя беда в том, что за эти двадцать пять лет ты ни разу не был честен в общении с другими людьми». И, черт его дери, он попал в точку. Все верно.

Позже Винсент упомянул, что вычитал эту фразу в еженедельнике «Ньюсуик», в интервью с писательницей Зэйди Смит. Она процитировала актера Мэтью Бродерика, а тот повторил изречение Марлона Брандо.

— Тогда я ему говорю: «Ты прав. Давай начнем вести себя честно прямо сейчас». Винсент спросил: «Каким образом?» А я ответил: «Надо откровенно высказать вслух что-нибудь такое, в чем мы всегда боялись себе признаться». Первой была очередь Винсента. Он немножко подумал и произнес: «Я всем сердцем ненавижу свою мать». А мне даже не пришлось задумываться, слова сами слетели с языка. Я показал на протез и сказал, что страшно соскучился по танцам.

Помогло ли Винсенту пребывание в клинике, не знаю. Он бросил пить и больше не думал о самоубийстве, но душевная боль не ушла. Страданий Винсенту прибавила и докторша, его лечащий врач. Поставив ему диагноз «маниакально-депрессивный психоз», эта женщина (сам я ее не видел) отвергла пылкие ухаживания нашего пациента, который успел не на шутку ею увлечься. Вскоре после ее отказа Винсент выписался из реабилитационного центра, целый месяц служившего ему домом.

Благодаря коммерческому успеху творений Винсента на радио и ТВ он приобрел новую квартиру в Лос-Анджелесе, дороже и просторнее прежней, с более приятным видом из окон.

Тем временем я тоже обзавелся квартирой. Хотя по размеру она намного превосходила гостиничный номер, я, разумеется, немедленно ее захламил. Мы с Винсентом жили в одном и том же районе города, не слишком фешенебельном, зато спокойном.

Я твердо решил, что с нашим отъездом из Индианы мое участие в издевательствах над Винсентом закончено. Моника меня полностью поддержала, сказав, что не сможет любить меня, если я буду и дальше мучить невинного юношу.

Да, я открыл Монике истинную подоплеку моих отношений с Винсентом. Я любил эту женщину настолько, что выдал ей тайну, разглашать которую не имел права, и тем самым нарушил контракт. Я рисковал не только финансовым благополучием, но, вероятно, и жизнью, и все ради того, чтобы между мной и Моникой не было лжи. Своего секрета я не раскрыл даже родной матери. Моника была единственной, кому я поведал правду. Она пришла в ужас, узнав, как я провел последние двенадцать лет, но сказала, что все равно меня любит. Ее слова еще раз убедили меня в том, что она — моя вторая половинка в этом мире.