Урсула Рютт - Слушается дело о человеке

— Но послушай, Жорж! Ты же официальное лицо. Как ты можешь так говорить! Разве можно прикасаться к казенному имуществу? Никогда и ни в коем случае. В этом вся суть. Существует определенная инструкция. И господину Брунеру следовало бы это знать.

— Да оставь, Юлиус, хватит. По существу ты прав. Но ведь не мы решаем вопрос. Предоставь это господину юрисконсульту. — Начальник отдела кадров старался изо всех сил увернуться от неприятного разговора.

Брунер подошел ближе к столу.

— Могу я спросить, какое вы имеете отношение к этому делу, господин Шартенпфуль? Разве меня вызвали к вам?

Оба господина умолкли.

— Мне следует, очевидно, зам представить объяснения? — продолжал Брунер, насмешливо глядя на Шартенпфуля.

Оба господина не отвечали.

Вдруг финансовый контролер так и взвился.

— Нет, извините, я обязан вам все-таки ответить. На мне, на финансовом контролере, лежит неприятнейший долг наблюдать кое за чем в нашем учреждении, тем более, что у главы магистрата не всегда есть для этого время. Деньги и ценности нельзя разбазаривать, как кому вздумается. Просто я отношусь к своим обязанностям с большей ответственностью, чем некоторые из наших коллег.

Шартенпфуль кинул на Брунера косой взгляд, засунул руку в карман и слегка откинул голову. Вид у него стал чрезвычайно значительный.

Брунер никак не мог подавить усмешки, промелькнувшей у него в уголках губ.

— Простите, а я и не знал, что вы приставлены сюда в качестве полицейского. Но если это даже и так, было бы правильнее и даже умнее, если бы полицейский последил сперва за собственными делами.

— Ах так? Жорж! Это зашло слишком далеко. Нет, этого я не потерплю. Решительно это зашло слишком далеко. Я вынужден тебя настоятельно просить…

— Да успокойся же, Юлиус. Разумеется, я тоже считаю, что…

— Нет, пожалуйста, не успокаивай меня, Жорж. Я вынужден просить тебя прибегнуть к праву хозяина. В конце концов меня оскорбили в твоем кабинете.

Он храпел, как разгоряченная лошадь.

— Да оставь же, Юлиус, успокойся! Я все улажу. — И повернувшись к Брунеру, который стоял, покачиваясь на носках, Жорж сказал:

— Я вынужден попросить вас разобрать ваше дело с юрисконсультом, а не здесь. В конце концов, обвиняют вас, а не нас!

Когда Брунер оглянулся, контролера по финансовым делам уже не было. Он исчез так же бесшумно, как и появился.

Начальник отдела кадров вздохнул с облегчением. С него точно спал гнет.

— Н-да, — заметил он немного погодя. — Юлиус всюду сует свой нос. На него уже были жалобы. Но ему все сходит с рук. Высокие связи…

Ему было неловко в тесном пиджаке. Он насилу расправил плечи.

— Да, но, однако, юрисконсульт сейчас у себя. Вы можете поговорить с ним. Мне кажется, вы все уладите. — И он снова погрузился в свои дела.

Брунер направился к юрисконсульту. Секретарша улыбнулась и собственноручно открыла ему дверь.

Здесь восседал он. И хотя он сидел на стуле, тем не менее он восседал. Его туловище, напоминавшее деревянного идола, торжественно возвышалось над стильным письменным столом. В дыму, словно в клубах фимиама, мелькало его лицо. Вошедший не мог понять, улыбается он или серьезен, гневается или спокоен. Даже пенсне, которое придавало ему такой холеный и интеллигентный вид, поблескивало как-то неопределенно. Длинный, щуплый, скорее тощий, чем стройный, сидел он за рабочим столом — солидный человек, умевший казаться моложавым. На груди слева у него всегда что-нибудь да торчало: значок, кокетливый платочек, белая хризантема или — если он отправлялся на бал, а это бывало часто — женская головка. У него была супруга, забавная, кругленькая бездетная дамочка, которая умела весьма аппетитно украшать себя бантиками и кружевцами. Но он был равнодушен к пожилым женщинам. «Предпочитаю трех по двадцать, чем одну в шестьдесят», — любил он нашептывать какой-нибудь красотке во время танцев, боясь, как бы она не выскользнула из его объятий.

Злые языки утверждали, что он питает склонность не только к прекрасному полу, но и к человечеству в целом. Так, например, он не прочь был выказать дружеское расположение и мужчинам из общества, светским, чувствительным и красивым. Но, разумеется, это была сплетня. Ведь он производил впечатление такого серьезного, вполне безупречного человека!

Прежде всего он обладал удивительно красивым голосом, звонким и серебристым, как колокольчик в горах, который призывает на утреннюю молитву, и в то же время чуть суховатым. Ни у кого на свете не было такого голоса, необычайного, неподражаемого. Уже самый его тембр воссоздавал облик человека. Всего несколько звуков, еще несколько — и каждому ясно, кто именно находится перед ним.