Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

Марьянек берется за дело проворно и с толком. По углам валяются какие-то старые, еще немецкие газеты, да и Астра пожертвует немножко соломки от своей подстилки. Вот вам и растопка. Дров здесь тоже хватает — по всему полу раскиданы потемневшие щепки и обрубки, не очень-то, правда, сухие, но с грехом пополам разгорятся. Марьянек собирает все это и складывает аккуратной грудой под вытяжной трубой. Камин с большой, сильно выступающей полкой похож на дом без передней стены. Или на кузницу гномов. Марьянек уже не так уверен, как полгода назад, что на свете существуют гномы, но если они все-таки существуют хоть немножко, то в каком другом месте им жилось бы так же распрекрасно, как не в этом чудесном тайнике? Марьянека всегда тянуло сюда, какой-то голос всегда ему говорил, что тут его ждут интересные приключения. Только он боялся, да и дороги не знал. Умный, хороший Флокс!

Огонь не сразу перекинулся с газет и соломы на толстые чурки. Он то вспыхнет, будто вот-вот загудит и затрещит, то притихнет и едва шуршит, танцуя по краям страниц угасающими арабесками, так что Марьянеку приходится дуть и дуть без конца. Но вот красные языки начинают все усерднее облизывать сухое дерево, прилипают к нему. Тянется это долго, каминная труба чем-то забита, едкие клубы дыма, вместо того чтобы взвиваться кверху, клубятся по комнате и кружатся от порывов сквозняка между двумя окнами. Теперь даже кстати, что в окнах нет стекол, что по потолку вьется сквозная трещина, в которую глядится голубое небо, — в нее-то и уйдет весь дым. Только ведь и с дымом прекрасно, пожалуй еще прекраснее, и так таинственно. В углах что-то постукивает — это капает оттаявшая вода с прихваченных морозом стен. А балки и жерди, подпирающие потолок и стены, уходящие в ниши окон, вырисовываются в дыму, словно лес бабы-яги. Страшно и красиво.

Что ты делаешь, Астра? Не бойся, дым уже рассеивается, огонь разгорелся, сейчас станет теплее. Но Астра не слушает. Чудно и непонятно, чем это она занимается. Хватает в пасть сразу двух щенят и уносит их, не позволив себя задержать. Миг спустя возвращается. Ворчит на Марьянека, нагнувшегося к ней, обнажает клыки. Хватает третьего щенка и убегает. Флокс! Что это может значить? Флокс вертится вокруг Марьянека, тявкает, кидается к оставленному Астрой логову, разбрасывает солому, и под соломой оказывается крышка со скобой, такая же, как на погребах. Снизу из-под крышки слышится какой-то гул, какой-то звон, а может, Марьянеку просто чудится, что эти звуки слышатся оттуда, потому что в тот же миг в окно врывается звон лемеха, повешенного на приозерном тополе, — это старый Оконь скликает, как всегда ровно в три, рыбаков. Но Флокс все-таки не оставляет в покое эту крышку, скребет когтями, старается подцепить, лает в голос, чуть ли не воет. Потом вдруг отбежал, прыгнул Марьянеку на грудь, с жалобным визгом лизнул его в подбородок и сразу же метнулся к выходу. Напоследок задержался, настойчиво потявкал и скрылся в темном коридоре. И тогда Марьянека охватил вдруг необъяснимый страх. Ему захотелось кричать, звать на помощь, но голос куда-то пропал. Он один, совсем один. Лишь грозно и зловеще потрескивает в камине огонь. Внезапно раздались торопливые шаги. На Марьянека опять нашел страх, уже иной, и в то же время он страстно мечтает, чтобы это была мама, чтобы он поскорее, уже сейчас, сию минуту, оказался дома. Он зажмурился.

— Что это за дым? Иезус Мария! — Марьянек узнал Улю.

Уля кидается к камину и сперва руками, потом обугленным поленом вытаскивает из камина, выгребает на пол дымящиеся головни, пылающие щепки, весь жар без остатка, и молотит по горящим поленьям — столб искр взвивается кверху, обдает Улю и зажигает огоньки в волосах.

— Беги отсюда, Марьян! — кричит Уля.

И, перескакивая через непогасшие поленья, бросается к двери, колотя себя руками по голове и по платью.

— Марьян! — зовет она еще раз, снова набирает в грудь воздуха и…

…крышка в полу медленно-медленно приподнимается… Марьянек не слышит, не понимает Улю, он только смотрит не отрываясь широкими от ужаса глазами на эту поднимающуюся крышку, на возникшую под ней темную человеческую фигуру. Он узнал, кто это. Отскочил к окну, скорчился, присев, закрылся руками.

— Дядя, не бейте!..

А там, внизу, раздается жуткий грохот. Какой-то ужасный вздох. Все, что происходит дальше, все, что Марьянек видит из-под согнутой оцепеневшей руки, свершается одновременно или же в молниеносной последовательности — быстро и в то же время непостижимо медленно, потому что никак не может кончиться. Этот вздох, этот страшный стон сотрясает весь пол. Пол даже вздымается рядом с Марьянеком, встает наискось, и крышка падает назад, но еще до того, как она захлопнулась, выбравшийся из-под нее наполовину человек сорвался куда-то вниз. А в этот жуткий гул, раздавшийся снизу, ворвался другой, более близкий грохот и звон чего-то падающего. Паркет трещит в стыках, вспучивается ломаными линиями, будто под него подкапывается могучий крот, да и впрямь под полом пробегает резкий шипящий треск, который, затихнув на миг, тут же возникает снова и бежит дальше, к камину, а там сворачивает вбок и распадается на два новых грохота. Паркет вздымается, все еще пылающие головни закатываются под камин, стены задрожали, загремели, а в потолке, едва раздался этот оглушительный гром, засинело во всю ширь, и тут же опрокинулось навзничь небо. Плотный натиск пыли душит и ослепляет, но затем эта туча оседает, и Марьянек в прояснившейся под открытым небом бурой мгле видит в шаге от себя пропасть, отделяющую его от двери.