Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

Не в этом, не в этом дело. Не в могилах, не в соснах и венке, не в приезжих и даже не в колонне уцелевших. Прямо перед глазами, ближе всех и всего зеленая куртка, грубошерстная, это она хорошо помнит, арка плеч, высеченная из кубической глыбы черная голова, нет, уже не черная, ибо он повернулся к ней в профиль, его лицо обращено к свободному от людей пространству кладбища, ощетиненного крестами и звездами, аккуратными холмиками могил, прибранных по такому случаю и даже украшенных зеленью. И такой близкий, такой отчетливый голос, сначала высокий, потом понемногу затихающий, хоть остающийся таким же отчетливым, — но из-за смуты в душе и шума в висках она и не вникает в слова… А все-таки я пришла, была вынуждена прийти снова…

— Как всегда в этот мартовский день, в день годовщины, мы воздаем вам славу, друзья. Заслуженную славу, ибо вы лучшие из нас. Павшие всегда лучшие, они лучше живых. Нет выше и надежнее успеха, чем смерть, а жизнь — это всегда разложение. После того как вы покинули нас, нам, живым, везло по-разному, бывало и холодно и голодно, но мы не хныкали, мы жили в согласии и единстве, у нас был порядок… — Внезапно он поворачивается лицом к ней, но, может быть, он ее не видит, может быть, ей только показалось, что взгляды их встретились, когда она смотрела на него из толпы влажными от ветра, уже уставшими вглядываться глазами; но вот не только его облик, но и речь расщепляются в ее замутненном сознании, каждое новое слово, все менее отчетливое, заглушается бормотанием собственных страхов и видений. — …пока мы управлялись сами, по-солдатски. Теперь мало что от этого осталось. Пройдет память и о вас, о лучших. Молодежь скоро забудет вас. В этом году впервые не явились, как положено, на сходку все дети. Настали новые порядки, и годовщина эта, наверно, последняя. Стыд. Чужому никогда этого не понять. А раз не понимает, нечего было приходить. Но если уж пришел, пусть уважает…

Зачем ты так говоришь, это жестоко и несправедливо, ты не мог этого сказать, может, я сама так подумала. Гелька выскользнула из рук Павлинки, что же Павлинка не смотрит, ребенок пополз на четвереньках по аллейке, вскарабкался на поникшую рыжую траву могилы, болтает пухлыми ножонками в белых рейтузах, неуклюже тянется к жестяной табличке на кресте; опоздала ты, Павлинка, — Семен уже выскочил из строя, подбежал, схватил Гельку, легонько шлепнув ее по испачканным рейтузам, подошел к Павлинке, отдал девочку, но в строй больше не вернулся, так рядом с Павлинкой и остался. Ты это видел, видел, вот опять посмотрел — о чем же он теперь говорит, твой голос, стихший еще больше, почти уже неслышный и непонятный? Ты замечаешь, что тишина, с какой все тебя слушали, уже не та, колонна еще стоит не шелохнувшись — это правда, но из толпы женщин и детей то и дело кто-то уходит; старая Варденга опустилась на колени возле боковой могилы, не то сажает там что-то, покашливая и покряхтывая, не то выбирает из травы палую листву, а Мундек с приятелями уже закуривает в воротах, да и этот лысый из города все беспокойнее крутит портсигар, недовольный же ксендз перекладывает в требнике закладки, перепутанные ветром…

— Скажите, друзья, как нам жить дальше, что делать? Я не знаю. Вы уже спокойны и ко всему равнодушны, и мне тут стало тревожно, душно, и тесно, и словно нечем дышать…

Зачем ты так говоришь или так думаешь, зачем я так думаю? Не обижай меня, не гони отсюда, у тебя нет права, ведь не кто-нибудь, а только ты один приказал мне прийти сюда, только ты один привязал меня к этому месту…

— Я прощаюсь с вами, друзья. Спите спокойно… Сми-ирно! Слава павшим. Вольно. — За это время сбитая поначалу толпа успела поредеть более чем вдвое. Балч делает вид, что не замечает этого. Он закуривает сам и своим обычным свойским тоном, повысив голос ровно настолько, чтобы перекрыть гул толпы, объявляет: — Торжественная часть окончена. Теперь просим всех на художественную — в клуб. Надеюсь, — он подходит к гостям, — уважаемые гости окажут нам честь.

Ксендз беспокойно смотрит на часы:

— Время идет, а вечность ждет. Только поезд не ждет. Очень жаль, но мне уже пора, надо успеть к пересадке на скорый.

— Куда тебе так срочно? — подтрунивает Балч. — Мессу можешь справить и тут, полевую.

— А ты мог бы и костел построить, мог бы, — кисло возражает ксендз, запихивая требник в карман слишком тесной сутаны.

— Как пришлют тебя к нам в приход, построю.

— Приходским! В такую глушь! Спасибо, очень милая шутка.