Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Но не у солтыса же ты сидел так долго, — допрашивает она, — ведь и солтыс и гости уже давно вышли из дома.

— Правда… — говорит Тотек, все еще смущенный, но уже улыбаясь. — Астра пропала, мы с Улей ее искали. Знаете? Это Флокс ее нашел. В зале. Она ощенилась там тремя щенятами, и такими славными, скажи, Уля!

— Сколько раз я говорила, — сурово обрывает его Агнешка, — чтобы вы не лазили по развалинам!

— Вот видишь, Тотек, вот видишь, — осуждающе подхватывает Уля с убитым видом.

— Астру надо оставить там, — упрямится Тотек. — Никто не должен знать, а то найдут ее и всех щенят утопят. Утопят! Так всегда!

— Тотек… — тянет его Уля за рукав, — признайся… Ты обещал, Тотек.

— Не говори! Я сам…

Агнешку поражает перемена тона в этом внезапном споре, выражение их глаз. Она заметила, что Уля как-то равнодушно или же нетерпеливо слушает рассказ про Астру и щенят, что ее грызет какая-то другая, более важная забота.

— Ну, Тотек! — И Агнешка легонько тянет его за вихор, чтобы он посмотрел ей прямо в глаза.

— Ни к чему это, Уля… — запинается он. — Вот вернусь, тогда скажу.

— Скажи сейчас, Тотек. — Агнешка слегка умеряет настойчивость тона. — Ты что, боишься меня?

— Нет, вас я не боюсь. Я уже говорил вам однажды, в сочельник… — начинает он, набравшись духу. — Простите, но я знаю, что вы рассердитесь…

— Говори же, Тотек, — подгоняет его Уля, взволнованная и порядком испуганная.

Тотек выворачивается из-под руки Агнешки, упрямо и сердито опускает голову.

— Раз им можно, — дерзко заявляет он, — значит и мне!

В этот миг в окне, возле которого они стоят, появляется Павлинка с маленькой Гелькой на руках, завернутой во фланелевое одеяльце.

— Тотек, я тебе рубашку в дорогу погладила. Прихватишь у меня заодно баночку повидла для мамы, хорошо? — И сразу к Агнешке: — Пойдемте со мной вместе, разве же мне одной можно?

— Ох, Павлинка. — И Агнешку изумляет и даже пугает, с каким неподдельным огорчением она говорит эти слова, зная, что они неискренни. — Неужели для тебя это так важно?

— Очень! — И у Павлинки просительно и по-детски вытягиваются, словно для поцелуя, губы. — Надо же показаться, а то опять столько попреков будет…

— А вы? — еще не решившись, обращается Агнешка к Уле и Тотеку.

— Не хочется, не пойду, — нахохлился Тотек. И не угадаешь, огорчен он или обрадован появлением Павлинки, помешавшей ему довести до конца пусть и неприятное, но ставшее неизбежным признание.

— Что на тебя нашло? — удивляется Уля, торопливо пряча за спиной зеркальце, в которое успела посмотреться. — Столько народу будет, как же не посмотреть, хоть одним глазом? — уговаривает она, осмелев, и поправляет свободной рукой свою иссиня-черную челку.

Агнешка уже забыла про них. Странная рассеянность, терзающая ее с утра, все полнее завладевает ею, пока она идет рядом с Павлинкой к тому самому месту, которое ей хотелось бы вычеркнуть из памяти навсегда. Она уверена, что ей туда не хочется, а просто так надо, однако же вовсе не Павлинка, но сама Агнешка все ускоряет и ускоряет шаги. До нее почти не доходят слова Павлинки, она поддакивает или возражает чисто машинально, угадывая смысл сказанного по интонации голоса.

— …ну и что, что опаздываем?.. Мужикам хорошо, им времени хватает, это нашу работу никогда всю не переделаешь (Да-да…). Слышите, это Пащук в барабан бьет на каждую годовщину (Да-да…), Балч станет теперь называть фамилии, будто ксендз в поминовении всех святых, у него эти фамилии записаны, но он и так их помнит (Да-да…), и после каждой Пащук опять бьет в барабан, только уже не так долго… Слишком вы легко оделись, знобит вас (Нет-нет…), проберемся туда, где потесней, не так будет холодно…

— Пали за отчизну! — скандируют хором мужчины, и еще не успевает откликнуться эхо, как из вскинутых рук вырываются огненные вспышки, а вслед за ними грохот и дым.

Они обе спускаются по склону молча и торопливо, чувствуя, что после этого шумного салюта они на виду у многих любопытных глаз, Агнешка предпочла бы постоять у кладбищенских ворот, где собрались подростки и несколько женщин, но Павлинка, то ли желая от робости спрятаться в толпе, то ли из любопытства пробирается в обход между могилами все дальше, туда, где люди плотно сбились, и лишь тут останавливается. Ну вот! Так и есть. Агнешку заметили, оглядываются на нее, шепчут, расступаются. Агнешка толкает Павлинку вперед, а сама идет сзади пришибленная, не может собраться с мыслями. И вот они стоят впереди плотной толпы женщин, стариков и детей, возле этих сосен, возле могилы капитана Пшивлоцкого. Протянув руку, Агнешка могла бы потрогать венок из засушенной статиции, собранной осенью, из пенистых серо-белых цветов, к которым добавили немного цикламенов и желтых нарциссов. Бумажная лента с надписью сползла и перекрутилась, но все и так знают, что венок привезли сюда и возложили — еще сегодня утром — гости из города. Теперь, скромно отойдя, они стоят по ту сторону могилы: ксендз с лоснящимся и красным, будто яблоко малиновка, лицом чуть шевелит губами над раскрытым требником, неказистый штатский нервно играет портсигаром, и лишь седоватый майор, прикрыв глаза, замер не шевелясь — его сухой острый профиль, его слегка закинутая голова как бы подчеркивают строгую неподвижность бывшей роты, которая сегодня, обмундированная в штатское, занимает так мало места на кладбищенской аллее. В первой паре колонны — кузнец и Макс, два великана, а замыкающие — Семен и Пащук-барабанщик. С обоих концов — по инвалиду.