Оливия Лэнг - Crudo

Позже вечером она написала своему юристу по почте, что хочет быть кремирована. Она напечатала эти слова, а затем спустилась вниз и расплакалась. Я не хочу, чтобы меня кремировали, почти провыла она своему мужу. Я не хочу быть мертвой. Они намеревались плотно закрыть за собой все двери, детально продумывать собственную кончину стоило больших денег.

Тем временем закрывались двери самых разных человеческих предприятий – на смену им приходили автоматизированные альтернативы. Всех очень бесила вещь под названием «Магазин у дома», которая отменила необходимость выходить на улицу и проходить сквозь двери настоящего магазина у дома, чтобы купить тампоны, пиво, мороженое, крендельки, ибупрофен или что еще вам нужно, чтобы пережить день, ведь теперь появился автоматический киоск в интернете, где есть всё необходимое, и вам не нужно никуда идти, ни с кем разговаривать и искать в карманах четвертаки. Много шума поднялось вокруг технологии распознавания лиц, а точнее, двух связанных с ней историй: одна с новым айфоном – да и черт бы с ним, подумала Кэти – и другая по поводу научного исследования возможности определения сексуальной ориентации человека по его лицу. У тебя есть только одно лицо, повторял друг Кэти Том. У тебя есть бесконечное количество паролей, десять цифр, одно лицо. Глупо использовать лицо как ключ к телефону, не говоря уже о том, чем это чревато для геев при режимной власти.

В этой атмосфере всё сложнее становилось ощущать себя настоящим. Кэти каждый день чувствовала себя как надутый гелием отвязавшийся шарик, почти потерявший связь с землей. Когда ей пришлось выступить перед публикой, ей стало остро не хватать воздуха и один бок будто онемел. Она вышла на улицу подышать в дверях. Она не волновалась, просто была ненастоящая. Так происходило постоянно, только она больше замечала это в обществе людей, как двигалось ее лицо во время разговора. Она снова остригла себе волосы почти тупыми ножницами – зачем? Ты выглядишь кошмарно, сказал муж, ты похожа на Генриха V, и ее окатило стыдом. Ее пристрастие к ножницам – это что-то вроде селфхарма, да, но в то же время она просто хотела, чтобы что-то произошло, хотела получить контроль хотя бы над одним аспектом осязаемой реальности. Она могла бы покопаться в саду, но ей было слишком лень; она береглась то от приходящей, то от уходящей простуды, которая выражалась в основном в виде слабости днем и высокой температуры между полуночью и часом. Им обоим снились плохие сны, у них обоих побаливала голова, и обоих подташнивало, они объедались апельсиновым пирогом и потом испытывали легкое сожаление.

Ситуацию с волосами необходимо было исправить. Исправление требовало похода в место с зеркалами, а Кэти не могла смотреть на себя в зеркало, когда на нее смотрел кто-то еще – возможно, в этом корень проблемы с самостоятельной стрижкой, а может, еще одно проявление того ощущения ненастоящести. Она не хотела возвращаться в Америку, это точно. В ее воображении Америка означала смерть, она не горела желанием пересекать эту черту. Что, если всю страну или Восточное побережье разбомбят ракетами? Как она попадет домой? Им снился потерянный багаж, остановки поездов на станциях без опознавательных знаков. Мне снилось, что меня пытали, сказал ее муж и не стал продолжать.

18 сентября 2017 года. В три она отправилась в мастерскую Шанталь, по Северной линии до станции Энджел, прошлась вдоль канала под дождем, в зеленой воде смутно отражались ивы и жилые многоэтажки. Ее шаги звонко разносились под мостом. На Шанталь был голубой мохеровый кардиган, перепачканный краской, волосы завязаны неаккуратным узлом. Студия была заставлена работами: два огромных холста в углу, автопортрет с дочерью, фон яблочно-зеленый, как у Дега, глаза очень красные. На полу лежали десятки вырезанных фигурок пассажиров общественного транспорта, целая популяция. Им обеим больше всего понравился мужчина в сандалиях и индийской рубашке, стильный и эффектный, выступающий наружу, в яркий воздух. Яблочно-зеленый цвет встречался повсюду, в маленьких щелках под глазами людей. От него всё выглядело жутковато и современно, словно электричество или интернет пропитывает воздух, дышащую землю, весь задник их жизни. Кэти очень понравились вырезанные фигурки, небрежно нарисованные, скругленные в овалы части тела, скованные пространством вокруг них. Он знал, сказала Шанталь о Винсенте ван Гоге. Это главное. Они говорили о новых работах, что делать, если они никому не нравятся, какой вывод ты должен или не должен делать. Шанталь достала книги, серию крошечных картин с водонапорными башнями, она рассказывала о картинах с мужчинами в штанах и картинах с писающими мужчинами, она достала картины Густона с ботинками и Паулу Модерзон-Беккер. Они смотрели на портрет Жюли Мане в детстве кисти Ренуара, как ее лицо расплывалось в улыбке и становилось, кстати, очень похожим на морду кота у нее на руках. Они говорили о том, как Вермеер использует грунтовку, как он позволяет свету просачиваться внутрь, об одном желтом рукаве. За разговором они стремительно поедали капкейки из пекарни «Хаммингберд». В детстве я была обжорой – признались они обе. Кэти зачерпывала пальцем розовый крем и отправляла в рот. Позже в тот день Мэри Кэй сказала: Когда я была маленькой, мама называла меня гадюкой. В смысле гадиной, спросил Энди. Нет, вот не гадиной. Гадюкой.