Оливия Лэнг - Crudo

Может, лучше просто сидеть на диване с маленькой новой собачкой? Новая собачка, к которой у Кэти появился доступ, – это лабрадор, восьми недель от роду, цвета руссет, потому названный Руфус. Она зашла к нему на чай, а потом еще раз через несколько дней. Оба раза он поначалу целую минуту прятался на кухне, избегая зрительного контакта, прежде чем снова вернуться к своим щенячьим делам. Пухлый, с огромными лапами-шлепками, то и дело о них запинался. Он пока не мог сам вскарабкаться по лестнице, по размеру он идеально подходил для того, чтоб его носили на руках, такой довольный и сладкий, он развалился на пледе от «Миссони», породистый товарищ, готовый невозмутимо позировать для фотосессии в стиле Брюса Вебера.

Прошлой ночью был ураган, Кэти проснулась, в темноте что-то с треском рвалось. Она ходила из угла в угол, не могла успокоиться, пять раз переложила подушки. На следующий день у нее болела челюсть, как будто она ночь напролет что-то грызла. В доме воняло краской, сидя на кухне можно было получить легкое отравление. Мебель то и дело исчезала, сад скрывался под листьями, сырыми, зелеными, пятнистыми, внеплановыми. Она решила продать свою квартиру, некогда предполагаемое вложение, снова. Она решила купить новую, снова. Она хотела собаку, с длинными ногами и длинной мордой, она хотела новое пальто, новую фигуру, новый договор аренды на жизнь. Ноги, которые куда-то идут, крепкий сон усталого человека.

Кэти опостылела собственная праздность, вечно больное горло, Кэти ни на минуту не прекращала тревожиться о будущем. Она хотела чью-то чужую жизнь, в идеале, архитектора по имени Бен Пентрит, чей пасторский домик в Дорсете, сдающийся в аренду, она желала невыносимо. Она несколько часов разглядывала фотографии его георгинов по краю дорожки, букового дерева, купыря, погоста, георгианского стола в холле, оливковых свечей, репродукций Равилиуса, старого фарфора, персиков, ярко-розовых, желтых и красных тюльпанов в полоску и чувствовала, как у нее в груди сгущается вожделение. Вещи, она всё больше и больше их любила. Старые вещи, случайно расставленные, словно яблоки, осыпавшиеся с яблони, такие небрежные, такие благородные. Она хотела кусты, постриженные в форме шара, и фруктовый сад, может, озеро, она хотела дубы и холодный камень. Может, собственность – она как красота, она делает тебя непроницаемым. Кэти ненавидела проницаемость, она хотела быть позолоченной – кто же не хотел? Когда рывком распахиваешь душу, обнаруживаешь, что вокруг одни утраты, в ящиках с геранями под окнами на Кингстон-стрит, в блестящих каштанах, которые сдуло в мусорный бак. К черту сентябрь, его скорбный воздух. Кэти хотела улечься у огня и не выходить из дома до марта, но через десять дней ей лететь обратно в Америку. Акты купли-продажи, посадочный талон, письменные работы на проверку, брони в гостиницах в Вирджинии и округе Колумбия. Какой-то маленький колодец опустел, это непривычно. Кэти и прежде бывала такой измученной, но так страшно ей не было никогда.

Отлично, новый день. Она просыпалась несколько раз за ночь, изнывая от жары, и отбрасывала простыню в сторону. Постельное белье горело огнем, свет просачивался внутрь сквозь оранжевые, потом голубые щелки в два и в четыре часа. Когда по-настоящему наступило утро, она чуточку вынырнула и зависла где-то между снами и звуками радио, подергиваясь, словно снасть для ловли омаров. Ракеты, Корея, Япония. Позже в тот день в поезде метро взорвалась бомба. Ее фотографии бродили по интернету – ведро, полное проводов в пакете из супермаркета «Лидл», еще догорающее. Она как раз писала завещание, когда узнала об этом, она готовилась к завтрашнему дню. Идя по тротуару, она вдруг подумала, что люди с детьми, наверное, боятся во много раз больше, и ей вдруг стало неловко от своего эгоизма. Ей никогда не нравились люди, которые путем деторождения заявляли свое право на будущее, как будто их вложение более весомое, чем ее, но ведь это правда так. Ее вложение состояло из луковиц тюльпана, нескольких книг и теперь ее мужа, его милой морщинистой щеки. Я знаю, что должен остаться в живых до двенадцати часов утра в среду, сказал он, уходя из дома. Тогда они подписывали завещание. Да, ответила она, только пусть эта среда будет через сто лет.

На днях, 14 сентября 2017 года, она участвовала в комиссии по отбору работ для выставки квир-искусства. Она увидела несколько логотипов «Grindr», написанных карандашом, ручкой и пастелью, она увидела много противогазов, она увидела много ягодиц и анусов. Очень трансгрессивно, весьма оригинально, немножко однообразно. Кэти понравился рисунок, на котором был в перспективе изображен юноша, нагой, как Христос Гольбейна, и фото инсценировки смерти дрэг-квин по имени Трейси Эрмин, ее тело в море близ Кента, ее красные туфли выглядывают на поверхность из спокойной синей воды. Кэти нравилось говорить ДА и НЕТ, ей нравилось пить кофе и пролистывать JPEG-файлы. После она шла в темноте по Ноттинг-Хилл, огромные шикарные дома. Молодой человек в костюме, крича в телефон, лег на платформу на Лэдброук-Гроув и завопил: Я ПРОСТО ОЧЕНЬ УСТАЛ. Она была с мужем. В поезде мужчина на ломаном английском спросил у них, надо ли ему пересесть на Эджвер-Роуд. Они сначала сказали «нет», потом «да». Они сошли вместе. У него было приятное взволнованное лицо и большая сумка, он был из Гамбурга – не так уж далеко, сказал муж. Но за прошедший год все расстояния выросли. В вагоне витало чувство инородности. Ей понравился этот мужчина, она улыбнулась ему на прощание. Если проложить ров между людьми, странами, расами, из него полетят боеголовки. Вот так вот просто, это происходило у нее прямо на глазах.