Фрэнсис Бернетт - Как стать леди [litres]

– Замолчи! – приказал он. – У тебя истерика начинается, это плохо. Соберись.

– Сходи за Амирой, – попросила она, – я сама не могу. Она знает, что делать.

Он сходил за Амирой, и служанка, прихватив с собой свои снадобья, как всегда, молча скользнула в комнату. Она с любовью посмотрела на госпожу и, усевшись на пол, принялась делать ей успокаивающий массаж – растирать ноги и руки. Осборн вышел, оставив женщин одних. Амира знала множество способов успокоить свою разнервничавшуюся хозяйку, и, возможно, основным из них было подтолкнуть ее к рассказу о своих невзгодах и заботах. Эстер никогда не осознавала, что выкладывает своей старой няне все без утайки, пока не выговорится. Порою она только через час или даже более понимала, что высказала даже то, что намеревалась сохранить в секрете. При этом Амира никогда не говорила ни слова, да и Эстер казалось, что она тоже была не очень многословна, однако к концу понимала, что даже несколько сказанных ею фраз полностью удовлетворяли интерес Амиры, если бы она как-то выказывала этот интерес. Но нет, она всегда сидела молча и с непроницаемым лицом, лишь взгляд ее выражал бесконечную любовь и преданность. Амира по сей день любила свою молодую госпожу такой же страстной любовью, как и в тот день, когда впервые прижала ее к своей груди, будто это было ее собственное дитя. К тому времени, как Эмили Уолдерхерст доехала до Полстри, Амира уже знала почти все. Она поняла, что перед ее хозяйкой разверзлась пропасть, и она медленно, но уверенно движется к ее краю, подталкиваемая самой судьбой. Именно этот образ она видела перед собой, когда, закрывшись в своей комнате, воздела над покрытой белой шалью головой сжатые в кулаки смуглые руки и, стиснув зубы, произнесла проклятья, в которых содержался волшебный смысл, и заклятия, которые обрекали на гибель.

Эмили была рада, что предпочла оставаться одна и не приглашала никого побыть с ней. По правде говоря, она потому еще и не рассылала приглашения, что побаивалась ответственности и не решалась развлекать кого-то без Уолдерхерста. Приглашать ей следовало его друзей, а перед его друзьями она трепетала, ей не хватало светских навыков, которые помогли бы ей достойно их встретить. Она говорила себе, что если бы была замужем несколько лет, а не несколько месяцев, то была бы смелее.

Сейчас ее радость была тем более искренней. Как могла она оставаться спокойной, вести светские разговоры, если все ее существо переполняла лишь одна мысль? Она была уверена, что, разговаривая с людьми и думая не о них, а лишь о своем, сокровенном, она непременно будет чувствовать себя виноватой.

Если б она не была столь истово преданной идее о том, что ни в коей мере и ничем не должна осложнять жизнь своему мужу, она бы потребовала немедленного его возвращения, считала бы себя вправе ждать, чтобы он защитил ее своим достоинством и своим присутствием. Если бы она была менее робкой и смиренной, она бы ощутила всю важность своего положения и обоснованность требований, которые бы предъявила ему, но вместо этого лишь благодарила небеса за дарованную ей милость.

Она совершила глупейшую ошибку, не рассказав ни о чем леди Марии Бейн, но такая девичья стыдливость была для нее очень характерна. Где-то в глубине она смущалась и побаивалась того изумления, которое, при всех добрых намерениях ее светлости, не могло не возникнуть в вооруженном золотой лорнеткой взгляде. Она понимала, что слишком эмоционально относится к этому вопросу, но чувствовала, что если разглядит в прикрытых лорнетом глазах даже намек на усмешку, то не сможет сдержаться и разрыдается, тем самым обнажив все свои чувства. О, нет, нет! Каким-то образом она сознавала, что в такой момент леди Мария увидит в ней всего лишь Эмили Фокс-Ситон, бедняжку Эмили Фокс-Ситон, неизвестно по какой причине решившуюся на весьма странное и неудобное признание. Нет, она не могла ничего рассказать леди Марии, не выставив себя в глупом свете.

Поэтому леди Мария радостно упорхнула к своим визитам и череде приемов, на которых она наслаждалась ролью острой на язычок старой дамы, не подозревая о том, что могло бы хотя бы на время ее отрезвить.

А Эмили коротала дни в Полстри в состоянии счастливой экзальтации. Где-то около недели она провела в размышлениях, не стоит ли написать лорду Уолдерхерсту и сообщить ему новость, которую даже леди Мария сочла бы важной, но чем больше она приводила доводы за и против, тем меньше склонялась к своему первоначальному намерению. На нее подействовали слова леди Марии, которыми та поздравляла себя и лорда Уолдерхерста со сделанным им выбором. Эти слова подкрепили ее полуоформленное стремление не нарушать представления окружающих о ней как об особе, не склонной к назойливости. Ее светлость на своем долгом веку повидала женщин, которых их новый замужний статус превратил в совершеннейших дур, они совсем потеряли голову и требовали от новоиспеченных супругов постоянных признаний в любви и внимания, чем невероятно досаждали и им, и всем прочим. А ведь леди Мария похвалила Эмили именно за здравомыслие!