Фрэнсис Бернетт - Как стать леди [litres]

Она проговорила это как бы с трудом, медленно, и выглядела при этом отнюдь не радостно. Впрочем, радость никогда не была частой гостьей на ее лице: слишком много разочарований выпало на ее долю в юности.

Эмили ничего не сказала в ответ, и Эстер повторила свой вопрос:

– Так вы начнете, если погода будет хорошей?

Руки Эмили были заняты розами, и Эстер увидела, что и руки, и розы задрожали. Эмили медленно повернулась и подошла к ней. Она казалась растерянной, явно нервничала, и в этот момент была похожа на девочку-переростка, которой надо задать неловкий вопрос. Но при этом в глубине ее глаз горел какой-то необычный, экстатический огонь. Она встала перед Эстер, протянула ей дрожащие розы и приглушенным голосом, словно на исповеди, произнесла:

– Я… Мне нельзя…

Уголки губ у нее дрогнули и опустились. Эстер привстала:

– Вам нельзя ? – Эстер почти выдохнула эти слова.

Руки у Эмили задрожали еще сильнее, розы, роняя лепестки, посыпались на пол.

– Мне нельзя, – повторила Эмили срывающимся голосом. – У меня есть… У меня есть причина. Я ездила в город повидать… кое-кого. Я встречалась с сэром Сэмюэлом Брентом, и он сказал, что я не должна. Он совершенно уверен.

Она попыталась успокоиться и улыбнуться, но улыбка никак не получалась, лицо у нее сморщилось, и она, чтобы взять себя в руки и обрести пристойный самоконтроль, наклонилась и стала подбирать розы. Подобрала пару, но остальные все равно высыпались у нее из рук, и она опустилась среди роз на колени и закрыла лицо руками.

– О, Эстер, Эстер! – простонала она, не видя, каким бешеным огнем зажглись глаза миссис Осборн, как тяжело вздымалась ее грудь. – И со мной это произошло, и со мной это наконец-то случилось!

Экипаж только что увез леди Уолдерхерст домой, в Полстри-мэнор. Просторная гостиная фермерского дома, с дубовыми балками, поддерживавшими низкий потолок, была залита золотым предзакатным светом и полна ароматом роз, душистого горошка и резеды – сладким ароматом типичного английского загородного дома. Капитан Осборн жадно вдыхал его, стоя у застекленного ромбами окна и глядя вслед удаляющемуся ландо. Этот аромат, этот закатный свет были такими сильными, что он, казалось, мог их потрогать – так же, как мертвую тишину у него за спиной. Эстер снова лежала на софе, и он спиной чувствовал презрительный взгляд ее черных миндалевидных глаз – такой взгляд всегда предвещал что-то ужасное.

Когда экипаж окончательно скрылся за высоким кустарником и топот копыт затих вдалеке, он резко повернулся и грубым голосом спросил:

– Что все это значит? Черт бы ее побрал! С какой это стати она не будет ездить верхом, если сама собиралась?

Эстер издала жесткий, короткий и безжалостный смешок.

– Нет, она не намерена больше ездить верхом, ни в ближайшие дни, ни в ближайшие месяцы. Сэр Сэмюэл Брент приказал ей быть очень осторожной и заботиться о себе.

– Брент? Брент?

Эстер стиснула свои изящные маленькие ручки и снова рассмеялась, но на этот раз в ее смехе слышались истерические нотки.

– А я тебе говорила, я говорила! – закричала она. – Я знала, знала, что так и будет! Еще до того, как ей исполнится тридцать шесть, у нас появится новый маркиз Уолдерхерст, да только это будешь не ты и не твой ребенок.

Она снова упала на софу, лицом вниз, и принялась в ярости рвать зубами подушку.

– Не ты, не твой! – снова выкрикнула она и изо всех сил ударила подушку кулаком.

Он бросился к ней и, схватив за плечи, стал трясти.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь! Не понимаешь, о чем говоришь!

– Еще как понимаю! – прорычала она, продолжая колотить подушку. – Я все правильно понимаю! Она тут разнюнилась по этому поводу!

Алек Осборн дернулся и прорычал:

– Господи! Ну уж нет! Стоит ей сесть на Фаустину, и назад она не вернется!

В ярости он не сдержался и выдал больше, чем следовало, а это было опасно. Но его жена пребывала в такой же ярости и поддержала его:

– Так ей и надо! – крикнула она. – Мне плевать! Ненавижу ее! Ненавижу! Помнишь, я говорила тебе, что не могу ее ненавидеть? Еще как могу! Дура, идиотка! Она и понятия не имеет, что я на самом деле чувствую! Уверена, она считает, что я за нее рада. А я не знала – то ли мне рыдать, то ли смеяться. Глаза у нее были, как блюдца, вытаращилась на меня, как Святая Дева после Благовещения. О, дура, тупая корова!

Она говорила все громче и все быстрее, хватая ртом воздух, голос ее поднялся до истерического визга. Он снова встряхнул ее.