Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Вдруг за дверью вроде кто-то свистнул; осторожно открыла старуха дверь, и хотя сердце ее давно окаменело и ко всему-то она была привычна, отпрянула. За порогом стоял Курт, рядом с ним лошадь, а на ней различила старуха, как ей показалось в полумраке, обнаженного мертвого человека, занесенного снегом и уже покрывшегося инеем. Курт рассмеялся над перепуганной старухой, потому что через седло у него был перекинут не человеческий труп, а мертвая свинья. Они напали на богатого мельника, направлявшегося вместе с зерном и двумя свиньями в Золотурн. Добычу решили привезти в хижину тайно; так что Курт отправился со свиньей вперед, а его подельники из Ландсхута и Инквиля поехали другой дорогой, а все, что не смогли увезти, припорошили снегом. Теперь у них снова появились запасы, деньги еще оставались, а вот мира между ними не было. Курт сцепился с флюментальцем, который не замарал рук, но претендовал на лучшую часть добычи — во время перебранки он отыграл в кости большую часть денег, что они нашли у мельника.

В душе у Курта разгорелось пламя гнева, еще больше злило его ухмыляющееся лицо наглеца из Флюменталя; он употребил несколько крепких выражений, но не добился ничего, более того, бывший союзник стал глумиться над ним пуще прежнего. Курт не сдержался, схватил каменный кубок, стоявший рядом, и что было мочи запустил им в смеющееся лицо флюментальца. Тот был не промах, увернулся, так что кубок его просто поцарапал, вытащил кинжал и в слепом гневе ткнул им в набросившегося на него Курта. Может быть, он и лишил бы его жизни, если бы не внезапный удар со стороны, от которого он повалился на стол, а кинжал лишь немного задел Курта. Совершила этот выпад потаскуха, которая давно привыкла к таким представлениям и наперед знала, чем все кончится, и предпочла предотвратить печальный исход, а заодно и позаботиться о том, чтобы преимущество оказалось на противоположной ее жестокому любовнику стороне. Когда Курт, словно разъяренный лев, хотел его сцапать, она не стала мешать, это сделали двое других, но таким способом, что непонятно было, завязалась ли новая драка или же они пришли товарищу на помощь. Они рычали, как дикие звери в клетках, мечи сверкали и со скрежетом обрушивались друг на друга, все труднее было понять, кто же сражается, а кто их разнимает, все меньше слышен был в этом лязге угрожающий голос старика, близился ужасный конец схватки; в крови была даже девушка, попытавшаяся влезть между сражающимися мужчинами с горящей головней. Тут вдруг сверху обрушилась на них чья-то темная фигура, так что они разлетелись в стороны, как искры от расплавленного куска железа, на который опустился тяжелый молот черного кузнеца. Кто это был, никто не успел рассмотреть, но каждый подумал, что это, должно быть, сам черт, — внезапный испуг пробуждает в человеке самые потаенные страхи и даже самым отчаянным подлецам и нехристям внушает всяческие суеверия. Словно каменные изваяния, жались еще мгновение назад столь ожесточенные головорезы по стенам и дрожа таращились на темное существо, что медленно поднялось с пола, и чем выше становилось, тем более отчаянная всех била дрожь.

«Михель, а крышу-то не грех и перестелить, на ней и аист не устоит, о человеке и говорить нечего!» — сказал черный человек обиженным голосом и потер ушибленные ноги.

К мужчинам вернулась жизнь, раздался взрыв хохота, все узнали Фрэнцли-рудокопа. И каждый хохотал громче другого, так что можно было подумать, что уж он-то вовсе не испугался. Гогот не стихал, пока Фрэнцли наконец не рассвирепел и не заорал, что если они вздумали изображать шутов, то он, пожалуй, подыщет людей посерьезнее, которым и расскажет, что разузнал. Все тут же умолкли; разбойничий инстинкт пересилил все прочие, и Фрэнцли поведал, как сегодня вечером, примерно в это вот время, из Золотурна отправятся богатенькие духовные лица, чтобы назавтра, как полагается, справить Рождество в Фрауенбруннене; с собой у них будет множество всяких ценностей, а сопровождать их будут разве что несколько служек. Он долго стучал, свистел, шумел, но никто его не слышал, тогда он залез на крышу, хотел хотя бы подсмотреть, что происходит внутри, но только залез, как сразу провалился, крыша-то никуда не годится, и лучше бы ему вообще не приходить.

Словно по волшебству жизнь в хижине преобразилась. Старик и девка поспешили в яму — так называли расположенное под землей стойло — запрячь лошадей, всадники держали совет с Фрэнцли, где и как лучше всего устроить засаду, а заодно перекусывали рыбой и полусырым свиным жарким. В этот жуткий туман, когда едва можно разглядеть что-либо в нескольких шагах, решили устроить засаду на лугу, под Беттеркинденом, где в случае чего можно разбежаться во все стороны и в любом месте перейти Эмме. Фрэнцли согласился и сказал, что по пути кое к кому зашел и тоже подумал, что в этом месте удобнее всего при необходимости подсобить друг другу, прийти и исчезнуть без труда. Тут же вывели лошадей; шли они все, кроме старого Михеля, неохотно; дико и радостно скакала вслед за ними потаскуха.