Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Старик фон Оенц помер, Курт получил богатое наследство, но и оно показалось ему убогим, ибо сравнивал он его не с тем, что имел, а со своими мечтаниями, которые все чаще навещали его и пророчили бесконечное счастье, что ожидало его, да ускользнуло ввиду несвоевременной женитьбы. Сегодня сказали бы, что он страдал раздвоением личности, но тогда болезнь эта была еще неизвестна, просто видно было, что Курту дома делать нечего, что он все чаще где-то пропадал, что не растратил еще необузданную молодецкую силу, не повзрослел душой. Курт был в ссоре со свояком, женившемся на сестре его жены, Труде, в раздоре с монастырем, куда Бригитте поместила свою долю наследства. Он устраивал отчаянные распри, из которых, впрочем, чаще возвращался домой изрядно потрепанным и беднее, чем уехал.

Как игрок, который чем больше теряет, тем безогляднее ставит, чтобы вернуть утраченное, и иногда даже отыгрывается, так и Курт предпринимал все более рискованные шаги, да только ничего у него не выходило, удача ему не улыбалась, рука у него была несчастливая, какой бы сильной она ни была. Имя его все больше обрастало сомнительной славой и произносилось все чаще, когда то тут, то там совершалось злодеяние, а если уж за чьим-либо именем закрепилась дурная слава, то уж на него будут вешать все преступления, совершитель которых неизвестен, и каждый, кто заботится о добром своем имени, старательно избегает всякого подозрительного общества. Такой уж человеческое общество своеобразный организм, и как здоровое тело отторгает всякую нездоровую и нечистую материю, поначалу, в основном, по собственному разумению, так и общество все дальше и дальше отталкивает всякую гниль, пока вовсе не избавится от нее. Но если тело не в силах избавиться от больной части, то оно заболевает все целиком и положение его безнадежно, гниль берет верх и разрушает плоть. Курт на своей шкуре испытывал подобное, все дальше оказывался он от кругов, где текла здоровая жизнь, и обретался все больше на диких, отчаянных орбитах, на краю которых разверзлась бездна, куда попадает все, что было исторгнуто из здорового хода жизни.

Мать его наконец умерла. Агнес заправляла в доме одна, взяла бразды правления с пониманием и крепкой хваткой, но уберечься от вновь приближающейся бедности не умела, все, что принесла она с собой, постепенно было растрачено, Курт разбрасывался добром направо и налево, а целая орава детишек лишь помогала справиться с запасами. Землю с каждым годом возделывали все хуже, Курт в ходе своих делишек растерял лучших людей, да и лучшее время упустил. Чем меньше обретался он дома, тем чаще он разъезжал, и чем чаще он отсутствовал, тем больше его презирали и сторонились, и в почтенный благородный дом путь ему был теперь заказан. Главы знатных близлежащих домов Кибург и Бухэгг ввязались в большую игру, много было у них дел и в итальянских провинциях, все более дикие вещи творились в их имениях, и тем больше добра утекало в руки сброда самого разного пошиба. Курт, конечно, уже не был прежним проходимцем с дубиной, что в одиночку подкарауливал прохожих за деревьями и заборами, — он превратился в благородных кровей разбойника и обделывал свои дела на коне с копьем и мечом, а не в обществе подлых воришек. Был у него подельник из Флюменталя да еще один из Ландсхута, а третий из Инквиля, — прожженные, отчаянные ребята, что промышляли тем же, чем и он, так же, как и он, не имели в своем дому ничего желанного, сторонились жен и детей и не хотели вставать на пути у домовых мышей. Для занятий их годилась любая местность, болота и леса, ручьи и реки, дороги и деревни; здесь было чем поживиться, а пускаться в погоню за ворами было нелегко, тем более — отыскать их в недоступных укрытиях; но чем больше они воровали, тем беднее становились их собственные жилища, потому как на любом воровстве лежит проклятие. Как за лошадьми следуют насекомые, что сосут их кровь, и как лошади не способны от них ускакать, сколь быстро они бы ни бежали, ведь в каждом лесу к прежним слепням да оводам прибиваются новые полчища, так же было и с нашими рыцарями. Промышляли они для самих себя, но и на них находились более искушенные умельцы, которые, словно собака, что довольствуется обглоданной хозяином костью, вернувшись с посылок и разного рода поручений, к которым были приставлены, не желали ничего, кроме самого лучшего, а потому присваивали самую ценную часть добычи, причем, решалось все полюбовно. Вокруг благородных разбойников стаями вились шлюхи, которым и перепадали самые лакомые куски; те, в свою очередь, занимались продажей награбленного, мошенничеством, приносившим им некоторый дополнительный доход; то, что оставалось у наших господ, они все равно в итоге тратили на кутежи и попойки, без которых, конечно, не обходится ни одна воровская шайка.