Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Когда все приготовления были завершены и старая хозяйка в ответ на вопрос, из какой страны родом невестка, услышала, что приютила в своем доме всего-навсего дочь оруженосца фон Оенца, рожденную всего лишь в двух часах езды отсюда, уважение и выдержка тут же улетучились, она скривилась так, как еще не видывали, и лицо ее становилось тем ужаснее, чем больше старый господин над ней смеялся. Наконец, как буря прорывается сквозь черные и тугие тучи, так прорвалась она и через гримасу на лице старухи. Она метала громы и молнии и все остальное и на всех подряд: сначала на Курта, за то, что ему потребовалось целых два года, чтобы найти девушку самого простого происхождения, да еще и за пару часов езды от дома, на старика, который украл у нее не одного кабана, а теперь еще и сманил и соблазнил сына, затем и на несчастную Агнес, которой лучше бы убираться туда, откуда пришла, да чем скорее, тем лучше. Но что толку старухе от брани и ругани, если нет рук, которые бы поддержали ее слова?

Когда у Юрга по жилам вновь потекло вино, взыграла в нем прежняя сила, он снова твердо стоял на ногах, члены налились, громко радовался он, что молодой господин вернулся, потому как без него жизнь тут была совсем тоскливая. Постепенно утихомирилась даже старая госпожа, не в последнюю очередь из любопытства — очень уж ей хотелось разузнать о похождениях сына да понять, действительно ли он добрался только до Оенца. Сама того не заметив, она втянулась в разговор, а когда узнала все подробности, как фон Оенц спас ее сына, да еще и незнакомое вино разгорячило ее кровь, роскошные яства раздразнили аппетит, так и вовсе смягчилась, все больше втягивала клыки и вставляла время от времени благодушные замечания, например, о том, что даже и не знает, что делать с невесткой, ведь ни накормить, ни одеть ей ее нечем, а в замке едва ли найдется сухая комната для нее самой, не говоря уж о еще двух жильцах.

С затаенным ужасом рассматривала Агнес ту нищету, о которой и не догадывалась, и ворчание старой хозяйки никоим образом положения не спасало, хотя в те времена еще и не огрызались так, как это принято сегодня, а из-за крепкого словца еще не принято было падать в обморок. И только старик фон Оенц получал от всего происходящего удовольствие тем большее, чем явственнее проступала бедность, и тем больше у него было причин посмеяться и возможностей продемонстрировать свою щедрость, оказать вспомоществование и сделать подношение. Всего, что он привез, — инструментов, запасов и нарядов — хватило лишь, чтобы слегка приукрасить старую пещеру, но многого тут еще не хватало, этого от старика не укрылось, да и рабочие бы не помешали, на тот случай, если в этих стенах снова будут ползать на четвереньках. Курт не особо-то заботился о чужих настроениях, во-первых, не в его это было привычках, а во-вторых, ему и самому было чем заняться. Как же ему идти на охоту с двумя старыми псинами? Конечно, в праздничном караване были собаки, но не для него, об этом никто и не подумал, а вот как завести об этом речь, — это и составляло предмет его размышлений. Две старые собаки сидели подле хозяина, кивали и виляли хвостами в знак приветствия, а потом глубоко опустили головы между лапами, прикрыли глаза, сделав вид, будто размышляют над важными предстоящими открытиями, а отдохнув немного, вновь принимались лизать хозяину руки. Старый фон Оенц с удовольствием наблюдал за этим спектаклем, нахваливал собак, какими они были прежде, ликовал, однако, от мысли, что с ними за охота, если одна делает один шаг в четверть часа, а вторая раз в четверть часа подает голос. И все же он попробует с ними поохотиться, сказал наконец Курт, других-то все равно нет. Господину фон Оенцу и в голову прийти не могло, что есть на свете замок с собаками хуже здешних, и уж этот-то недостаток запал ему в сердце глубже, чем все остальные; он ему был понятнее прочих, и он сразу же дал обещание поправить дело. Когда день стал клониться к закату, старый господин начал прощаться, пообещал не забывать и вскоре позаботиться обо всем необходимом, чтобы в Коппигене снова можно было жить-поживать как полагается. У дочери же на сердце было тяжело, когда отец отправился восвояси, а она осталась одна-одинешенька в обветшавшем замке. Впрочем, к сентиментальным настроениям она была несклонна, а привыкла браться за дело, хоть и была дочерью оруженосца; а уж дела было столько, что робость и смущение у нее скоро прошли.

В Коппигене все переменилось. Отец сдержал обещание, вложил много средств, начали строительство, пахотные работы, и все приводили по возможности в порядок. Юрг с огромным удовольствием всем руководил и иногда говорил, что кабы не пришло ему в голову отослать барчука, то все было бы по-прежнему, почитай ничего хорошего. Курт резвился с новыми собаками, ходил по старым своим тропам. Он давно уж приметил там лежбище кабанов, здесь новую дичь, знал, куда она собирается на водопой и где по вечерам выбегает на луга. Он знал стремнины в ручьях и старые переправы, под которыми хоронились самые крупные форели, а еще места, где водились щуки и хариусы, и все это нужно было проверить, посмотреть, не изменилось ли чего, уменьшилось либо увеличилось. Он показался на коне, в сопровождении слуги, в Золотурне и еще кое-где, как только представился к тому случай, так народ толпами сбегался, говорили, будто часто видали его без коня, а теперь он вернулся с богатой добычей с войн в далеких странах, и что ему-де не занимать мужества у самого графа, да и у рыцарей в округе. Курту было очень приятно, и слушал он все это чем чаще, тем с большим удовольствием.