Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Там, где сейчас Ландсхут в кантоне Берн, тогда замка еще не было; старый замок Ландсхут, позже разрушенный жителями Берна и Золотурна, стоял на левом берегу Эмме, в крутом склоне Альтисберга, и сегодня еще можно узнать место, где он высился. Странная то была скала, в поросшем буком болоте, своего рода сторожевая башня посреди огромной долины, каковые в западной Швейцарии встречаются редко. Скала была необжитая, сквозь камни проросло несколько елей, землю покрывали кусты ежевики. Но за этим холмом, примерно там, где сейчас лесопилка, стояла приземистая, но просторная хижина, серую крышу которой можно было разглядеть только вблизи; там, в перекрестье ручьев, в трясине и ольшанике никто и не стал бы искать человеческого жилья. А если кто, сбившись с пути, и набредал на нее, то лишь по воле особого случая: одна тропа начиналась прямо от Эмме, другую же следовало искать по ручью, до которого долго пришлось бы добираться верхом, да и вряд ли бы кто что-либо заподозрил, пока небо было залито дневным светом. Пожалуй, в глаза бросался размер хижины, но путник мог подумать, что этот сухой клочок земли посреди богатых рыбой вод выбрали для сооружения общего укрытия рыбаки, и если бы он постучал в дверь, то лишь укрепился бы в своем предположении. Стучать бы ему пришлось долго, прежде чем получить ответ, наконец через узкую щель выглянула бы развеселая и полуголая бабенка или старуха с глубоко запавшими глазами на злобном лице и напустилась бы на него так, будто он разбойник, и спровадила бы туда, откуда пришел, сделав вид, что никакого иного пути к хижине нет. Хорошо еще, если он послушается указаний, и уж тем более, если цел и невредим снова выйдет на дорогу, не всем улыбнулась такая удача. Если же пришелец был хоть немного подозрителен или же внешний вид его сулил богатую добычу, то можно было быть уверенным, что на обратном пути он вдруг получит смертельный удар, а то и вовсе окажется внезапно в бурном ручье, и жизнь оставит его. Потому как жили в этой хижине не только девка со старухой, но и по меньшей мере один мужчина. Мужчину этого можно было бы назвать рослым, если бы не хромота; волосы у него когда-то были черными и густыми, теперь же свисали жалкими поседевшими клоками, лицо было смуглым, от природы ли, то ли оттого, что никогда не было мыто, — этого никто не знал. Лицо странным образом выступало из-под высокого лба, потому как не только нос был крив, но и сам овал лица изгибался, подбородок был словно скошен назад, а под носом в оскале кривился рот, и хотя говорил он много, казалось, удается ему это с трудом, и было видно, что рот этот создан скорее для того, чтобы разрывать на куски добычу, чем для речей. Таков был хозяин хижины — судя по всему, рыбак, а на самом деле — торговец краденым, а хижина была ни чем иным, как местом сходок благородных разбойников; странная же скала служила для обзора.

Другого такого разбойничьего пристанища не сыскать было по всей стране, приблизиться к хижине незамеченным было невозможно, даже если никто особенно и не следил, а покинуть ее можно было сотней разных способов, правда, требовалось знать близлежащие реки, болота и леса. Здесь можно было и отсидеться в ожидании известий обо всем, что происходило от Берна до Золотурна и от Золотурна до Бургдорфа; а сбежать можно было даже в Гой или вверх по Ааре; легко было затеряться в этих местах, да так, что преследователи, даже если шли по пятам, и следов бы не нашли; а если не было подмоги, то можно было просто пустить коня и спастись такими тропами, по которым ни один конный не проехал бы, а конь, тем временем, еще быстрее, чем с седоком, нашел бы надежное убежище. Но место это было хорошо известно разного рода пройдохам и благородным господам. Хозяин хижины был преданным слугой последним, но и с проходимцами всякими водил дружбу, как говорится, рыбак рыбака. Странное дело: люди вроде как и одного пошиба, да только разных сословий изо всех сил стараются облапошить да сожрать один другого, хитростью ли или силой; каждый вроде бы держится своих, но так, как слабый и подлый держится богатого и могущественного, а при случае не упустит возможности переломать ему ноги или воспользоваться ради интереса собственного или своих собратьев, как если бы клещ раздулся от крови какого-нибудь здоровяка и сам возомнил себя здоровяком. И оказался бы в щекотливом положении. Признают его существа высшего толка за своего, тогда станет он их самым верным поборником, а поскольку знает он повадки низшего класса, еще яростнее будет выступать против них, пуще прежнего заботиться о том, чтобы они не пили его собственную кровь и уж тем более не возвысились, как он; а коли его оттолкнут, не признают, тогда уж ополчится он против высших, объединит с подлой своей хитростию новую силу да еще привлечет под свои знамена других, станет связующим их звеном, бечевой, что связывает самые ядовитые стрелы. Там, где человек становится подобен Христу, он и изменяется, но в ту пору в этой хижине о христианстве и не слыхивали. Устроена она была так, как это обычно заведено, как подобные места обычно и описывают: внутри она была просторнее, чем казалась снаружи, скрывала потайные покои и выходы, и столь же мало, как хозяева догадываются о проделках челяди, знали благородные посетители обо всех тайнах, что скрывала хижина; немногим больше знали и дружки хозяина, а все мог знать разве что он один.