Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Короче говоря, все это уже в те времена происходило примерно так же, как происходит и сегодня, и когда старый хозяин наконец добрался до дома, отведав как следует аббатского вина, любовное томление уже достигло своего апогея. Старик, однако, и вовсе бы ничего не заметил, если бы Бригитте, старшая дочь, не обратила на происходящее его внимания. Она бы с удовольствием заполучила Курта себе; тем более, что, по ее мнению, настало время. На нее он не смотрел, а на Агнес все глаза проглядел, она и оскорбилась, да еще и встревожилась за честь дома, и считала, что отцу следовало б гнать этого злодея за порог.

Удивительно, как все-таки по-разному видят люди одно и то же явление, когда оно касается их, а не кого-то другого. Бригитте просчиталась. Старику фон Оенцу никто был не указ, да и не поглупел он с возрастом настолько, чтобы полагать, будто можно запретить молодым людям любить, или же погасить это чувство, как задувают свечу. К тому же он помнил свой возраст и не мог не радоваться, если хотя бы одна из дочерей нашла себе защитника в эти жестокие времена. Курт был ему по душе, пусть и беден, зато смел и в состоянии защитить в случае чего и жену, и добро; кроме того, за сильным мужем куда спокойнее, чем за богатым, но слабаком. Когда Бригитте сообщила отцу о своем открытии, да еще с таким лицом, будто раскрыла самому королю обстоятельства грязного заговора, он лишь ухмыльнулся и преспокойно остался сидеть на своем месте, потягивая вино из кубка со все более благостной миной, в то время как волнение Бригитте росло, по мере того как она расписывала преступление молодых людей во все более мрачных красках.

Спокойствие отца вывело Бригитте из себя. «А теперь, отец, — сказала она, — слуги должны отделать его кнутом или выбросить в колодец». «Это отчего же? — удивился господин фон Оенц. — Дела не так уж и плохи; лучше всего сохранять спокойствие». Но Бригитте продолжала ему выговаривать и осыпать упреками, а конец был всегда один: если бы только покойная мать узнала, как мало отец заботится о своих детях, она бы восстала из могилы; отец же выслушивал все эти речи совершенно хладнокровно, а потом пресек разглагольствования, сказав лишь, что ей пора угомониться, что кончится все хорошо; этого она вынести уже не могла, выбежала вон, взъерошила волосы и поклялась оставить свет, который стал столь дурен, что отцы преспокойно наблюдают, как дети опускаются на самое дно, а совесть их не пробудить от равнодушия даже упоминанием почившей матери.

Курт после двухлетнего отсутствия оказался в двух часах езды от родного замка, а ни славы, ни добычи у него не было; шлем его был расколот, старый конь пропал, домой ему пришлось бы заявиться с непокрытой головой и на своих двоих, он уже представлял, как старый Юрг качает головой, а мать бранится; все это ему было не по нраву, а как исправить положение, он не знал; несмотря на влюбленность, он был совершенно растерян; о женитьбе он и не помышлял, ума не хватало. Старый хозяин вскоре догадался об этом и сообщил Курту, что тот не его пленник, а свободный человек, может идти, куда ему вздумается, а то и домой, проведать старую Гримхильду, Курт не ушел, но и с Агнес дело не двигалось. Как-то вечером сидели они на галерее, пили доброе вино из владений маркграфа, смотрели на Биппербург далеко внизу, где Бехбург стоит на страже Клюса, много пили, а говорили мало. Курту было не по себе — чем дольше он оставался в замке, тем меньше понимал, что же ему делать.

Старый хозяин словно бы заметил это смущение и вдруг спросил Курта, что же он собирается предпринять, не может же он и дальше валяться на медвежьей шкуре да бездельничать. Курт не знал, что ответить, и даже, наверное, покраснел бы, не будь его кожа столь грубой. Ему думается, продолжил старик, юноше следовало бы отправиться домой и посмотреть, как дела у матери, давно он уже ничего о ней не слыхал, может ведь быть, что и померла. Курт начал было оправдываться, что ему этого не хотелось бы, стыдно ему возвращаться домой вот так, с пустыми руками, словно медведь, с которого содрали шкуру. Старик вроде бы и согласился, но когда Курт в ответ закивал головой, спросил его, было бы ему возвращение домой так же неприятно, если бы он въехал в ворота с молодой женой, да еще и богатым приданым. Курт вытаращил глаза, испуганно взглянул на старика, будто тот подтрунивал над ним, но увидев его серьезное лицо, просветлел и подумал про себя, что так он мог бы вернуться домой с честью, подумал, что, в конце концов, как взял, так и потерял, и ответил, что согласен, если старик отдаст ему в жены Агнес, — это спасет его положение и все встанет на свои места. Старый хозяин сказал, что лучше бы удержал девушек дома, но зятья — необходимое зло; без них от дочерей все равно никакого толку, а если уж обзавестись одним, то и второй найдется, даже сам собой. Дело лишь за тем, пожелает ли выйти за него девушка, принуждать ее отцу не хотелось; да вот только пуглива она, словно дикая утка, уговорить старшую было бы куда проще.