Натали Азуле - Тит Беренику не любил

— Однако в этой темноте сформировался не один великий ум, — возразил ему Жан.

Этот последний аргумент король пропустил мимо ушей и знаком велел Жану удалиться. Встречаясь с королем, Жан все яснее понимает, что между ними существует некая мертвая точка, где их взаимная приязнь недоуменно замирает. Жан точно слепнет, а король испытывает страх, который оживает всякий раз, когда ему приходится оправдываться перед советниками в том, почему в историографы он выбрал Жана, — конечно, академика, отличного поэта, искушенного придворного, но зараженного скверной янсенизма. «Без тени, которой окутаны его стихи, в них не было бы столько блеска», — порою отвечал король.

В октябре 1684 года умирает Корнель. Быть председателем на ближайшем заседании Академии по жребию выпало Жану. И хотя кончина соперника его не слишком опечалила, зато напомнила, что в его годы уже рукой подать до смерти. Все больше горестных потерь, боль от которых теперь, как никогда прежде, заглушают лишь мысли о многочисленном бодром потомстве. Итак, в начале января ему предстоит произнести речь в честь усопшего, обращенную к его преемнику. Все говорят, что это будет брат Корнеля, Жан ратует за других претендентов, но тщетно — избран он, Тома Корнель. «Видно, мне не отвязаться от этого имени», — досадует Жан. Никола советует не мудрить, а просто написать что-то учтивое и подобающее случаю.

Но Жан терзается денно и нощно, его одолевают воспоминания о яростном соперничестве, томит странное горькое чувство, — похоже, смерть Корнеля задела его больше, чем он ожидал. Ведь речь его посвящена двойной смерти. Не только человека, но и его осиротевшего искусства, и с этим человеком он во многом схож. Единственное средство унять тоску — это перенестись воображением на годы вперед, когда уже не станет ни его, ни всех, кого он знал, останутся только страницы его сочинений, потерянные и обретенные вновь; когда время сотрет все имена, кроме немногих избранных. «Потомки поставят в один ряд великого поэта и знаменитого полководца». Воспевая поэзию, он строит речь от обратного. «Да, сударь, пусть себе невежество презирает поэзию и красноречие, пусть мнит, будто хорошие писатели бесполезны для государства, — мы не побоимся воздать хвалу словесности и тому славному сообществу, которому отныне принадлежите также вы; те высочайшие умы, что, выйдя далеко за пределы обыденного и опередив современников, создают, подобно вашему брату, бессмертные шедевры, принуждены всю жизнь быть несправедливо приниженными, — они, достойные не меньших почестей, чем самые великие герои, — и только после смерти им воздается по заслугам». Вот наконец-то найдено слово для этого проклятия, для гнусной пыли, оседающей на каждое его творение. Бесполезность.

Когда встарь они с Амоном разглядывали землю и деревья, руки его наставника все время были в движении и в работе, его же руки оставались праздными и бесполезными. И вот теперь, когда он ходит по пятам за полковыми хирургами и медиками, с восторгом наблюдает за принцами-воинами Конде и Конти, ведущими армию к новым победам, или инженером Вобаном, возводящим на пустом месте неприступные крепости, — то не для того ли все это, чтобы восполнить нематериальность своих крыл, распростертых над миром? Однако без теней, окаймляющих предметы, без зловещих змей, заряжающих звуком материю, откуда бы взялись сияние, мелодия? [74] Намек на известную каждому французскому школьнику как образец аллитерации строку из пятой сцены пятого акта трагедии Расина «Андромаха»: «Зловещих этих змей кому грозит шипенье?» Не для того ли он живет на свете, чтобы видеть и облекать в слова? Жена частенько упрекает его в том, что он не слишком верит в спасение своей души. «Иначе не писали бы так много и не заботились так сильно о…» Катрин всегда не договаривает, а складывает руки и принимается молиться.

Все время, пока Жан читает речь, его не оставляет чувство, что он попал в зеркальный коридор и зеркала мешают разглядеть лицо того, о ком он говорит, и отличить его от себя.

— Подумать только, — признается он Никола. — Я бился с ним всю жизнь, и вот он мертв, а я совсем не рад. Я хороню его, но вместе с ним ложусь в могилу.

Через два дня король зовет Жана к себе в кабинет и просит прочесть ему ту самую речь. Дворец и парк накрыло белым саваном. Ноги вязнут в снегу, Жан скользит, чуть не падает, дрожит от холода. Минует мертвенно-белые январские пустыри, проходит коридорами, где свисают люстры и валяется мусор. Вонь так и стоит в носу всю дорогу в королевский кабинет. Не глядя по сторонам, Жан улавливает краем глаза, как беспрерывно движется его отражение, скользя по зеркалам и натыкаясь на дробящие его стенные панели. «Целое, состоящее из множества, совсем как армия, — думает он. — Я один — это целая армия». Стоя перед последней дверью в ожидании, когда его вызовут, он смотрит на себя чуть дольше: парик, под ним одутловатое, комично покрасневшее на морозе лицо.