Натали Азуле - Тит Беренику не любил

Никола читает и хмурится — слишком сухо и скупо. Но Жан упорно превозносит достоинства такого слога: прямого, ясного, который сам себе диктует правила и сам их исполняет.

— Ну хорошо, вы правы, — сдается Никола.

— Мне остается дописать последнее.

Жан забирает у друга исписанные страницы и читает вслух:

— Его Величество повелел господину Вобану измыслить план совершенных укреплений. «Благодаря фортификации Страсбург должен стать неприступным», — властно вымолвил он. Инженер исполнил приказание и, получив одобрение государя, приступил к осуществлению своего плана. Для строительства крепости было вызвано три тысячи людей и триста судов из Бризаха. Сброшены первые камни. И уже 23 декабря 1681 года Вобан покинул Страсбург». Слышите? Все удается, все идет своим чередом, все делается превосходно, — довольно завершает Жан.

— Наша задача станет гораздо сложнее, когда придется говорить о поражениях.

— Поражений не будет.

— Брось побеждать король, иль я перо бросаю! — восклицает Никола.

Жан промолчал. Он никогда не был силен в сатире, в отличие от друга, а теперь еще менее, чем обычно. За много лет ему так и не удалось укротить маятник, который постоянно норовит сбиться с ритма, — а тогда или неслыханный взлет, или полное поражение.

Мало-помалу у Жана прибавилось зоркости. Теперь он понимает: армия — это тысячи собранных вместе, но разных людей, десять, двадцать и более тысяч отдельных человеческих тел. Умеет в гуще победоносных батальонов разглядеть бродяг и нищих, которых насильно загребли для пополнения войска. Замечает даже обозы с орудийными припасами и провиантом, всю будничную изнанку победы, королевского подвига. На деле солдаты — совсем не однородная, покорная масса, они бывают всякие: глупые, раболепные, ленивые, голодные. Одно дело — общий план, другое — подробности. Достаточно попасть на реальное поле боя, и вы тотчас поймете, что такое толпа: хаос, разброд, грязь, — то, чего не найдешь ни у бродячих актеров, ни в придворном балете. Хороший военачальник должен следить, чтобы ярость его воинов не переходила в варварство.

Память о каждой битве, о каждой осаде остается в камне. Вобан каждый раз сооружает укрепления, которые защищают завоеванные города и провинции. Это какое-то чудо. Там, где прошли войска, вырастают высокие стены, вид которых внушает иллюзию, будто за ними постоянно скрыты полчища воинственных, готовых растерзать врага солдат.

Король желает, чтобы Никола и Жан читали ему вслух историю его правления, и, даже захворав, призывает их к своему ложу. Они привычно сменяют друг друга, но через несколько месяцев у Никола садится, хрипнет голос, и в опочивальне или кабинете слышен только звучный, ясный голос Жана, торжественно вещающий о битвах и придворных церемониях. Супруга короля довольна своим выбором: эти двое поэтов стоят всех историков, вместе взятых. Но как-то раз король перебивает Жана — в тот день он явился один — удивительной репликой:

— Я только похвалил бы вас, если б вы расточали мне меньше похвал.

Жан тут же бросился с этой новостью к другу: теперь они должны придумать способ избежать похвал, хвалить, не подавая виду, повествовать не напрямик, а обходным путем, петляя, как петляют речки и даже могучие реки; все так же верно запечатлевать отражение короля, но не нарочито, не ставя зеркало прямо перед ним, как для парадного портрета. Зеркальная галерея в Версале должна служить им образцом.

Зеркала зеркалами, говорит Никола, но и каждый портрет, любого маршала или прелата, должен подспудно изображать короля. О ком бы мы ни говорили, мы неизменно говорим о нем.

Они должны стать одержимыми вдвойне, в их жизни появился новый смысл, густая жесткая канва, задающая место каждой мысли, каждой запятой.

— На этом солнце есть пятно.

Вот первое, что Жан услышал от тетушки. Чтобы навестить ее, он встал чуть свет. И как ни драгоценно его время, но, когда ясным летним утром он легким шагом направлялся в комнату свиданий, ничто его не тяготило.

Эти слова ему знакомы — их написал изгнанник Арно. Агнессу больше не заботит спасение души племянника, поскольку он отрекся от театра, актрис и от блуда и наконец живет достойно и благочестиво. В ее устах слово «блуд» исполнено такого ужаса и омерзения! Разговор о другом: о гневе короля на Пор-Рояль, о том, что по его приказу монастырь уничтожают, душат. Принимать новых инокинь запрещено, из насельников остался один Амон.