Натали Азуле - Тит Беренику не любил

Порой приходится все начинать сначала. Вот он записывает, налегая на железное перо, какие-нибудь мысли, а назавтра бросает листки в огонь, но что с того! Зато какая радость, когда находятся точные слова. Довелись ему выбирать одну-единственную истину из всех, усвоенных за годы обучения, он остановился бы вот на этой: точность — дар Божий людям. Иной раз, перечитывая вечером то, что сам написал, он злится: неуклюжие, подражательные фразы, — и бросает прочь перо. Тогда ему вспоминаются слова Лансло: «В поэзии вы не сильны». И все же каждое утро, сразу после молитвы, он с новым рвением принимается за ждущий его труд: обтесывать каменную глыбу языка. Это стало привычкой, постоянным упражнением, он слагает стихи прилежно, терпеливо, словно орудуя резцом.

Подражает Ронсару и другим светским поэтам, воспевает, опираясь на них, здешнюю святую обитель — она у него то пустынь, то гавань, — называет ее всеми мыслимыми именами, лишь бы забыть, что никаких других мест он попросту не знает.

— Скучища, — говорит его приятель. — Придумайте что-нибудь другое.

Жан удивлен внезапным попреком. До сих пор маркиз был его самой благодарной публикой и самым верным союзником, если, конечно, не считать кузена Антуана [30] Антуан Витар (1624–1683) — двоюродный брат Расина. , — с тех пор как тот переехал в Париж изучать философию, они стали все чаще обмениваться письмами. Иногда Жан читал их на ходу в длинных замковых коридорах, а потом писал пылкие ответы, в то время как маркиз сидел у него за спиной, а то и прямо перед ним.

— О чем вы?

— Об этих ваших пташках и кристальных водах! Придумайте, бога ради, что-нибудь другое, — повторяет маркиз.

Однако Жану, сколько бы он ни искал, приходит в голову лишь вычитанное у других сочинителей, он собирает у них готовые образы и фигуры речи, а не изобретает их сам. Зато, по крайней мере, говорит о том, что ему в самом деле дорого, — о парке, некогда таком унылом, с которым Амон сотворил чудеса.

Но и на это маркиз лишь зевает. Однажды вечером Жан наконец решился возразить: во-первых, ему надо упражняться, а во-вторых, не для того он пишет, чтобы угодить маркизу.

— Упражняться — зачем? Кому нужны все эти оды?

— Не знаю, но мне нравится смотреть, как проза превращается в стихи.

— Если поэзия только в этом и состоит, то грош ей цена.

Жан озадаченно молчит. Потом пытается растолковать маркизу:

— Вот посудите сами: что я сначала написал? Сон или явь этот парк. А что получилось в стихах?

— Ну ладно, — вяло говорит маркиз.

Но Жану все равно. За неделю он сочиняет целых шесть од одну за другой. И все о красотах природы. Пусть приятелю скучно, зато интересно ему самому. За что бы он ни взялся, куда бы ни посмотрел, сами собой приходят рифмы, слагаются стихи. Он уснащает ими каждое письмо, и даже встречи с тетушкой превращаются в рифмованные, мелодичные беседы. Тетушка улыбается этим шуточкам, но каждый раз наказывает Жану быть серьезным и чтить Господа Бога.

— Я с превеликим удовольствием воспеваю Господа, — отвечает ей Жан.

— А я вам не об удовольствии толкую, а о почитании, дитя мое!

Но строгие, холодные слова из-за решетчатой дверцы уже не действуют на Жана так, как прежде. И только он выходит из комнаты свиданий, как в голове у него снова пляшут рифмы.

Маркизу надоело, что Жан пренебрегает им ради кузена Антуана, и как-то раз он стянул и тайком прочитал одно из его писем. Там только и говорилось, что о Париже, о прогулках в разные места да о запретных книжках — кузен их пересказывал весьма занятно. Маркиз куда младше и не может тягаться с парижанином, влияние того на Жана куда весомее, а значит, надо изыскать какой-нибудь иной способ привлечь внимание друга.