Маргит Каффка - Цвета и годы

Родился Ене в феврале, тогда мы и пригласили в первый раз ближайшую родню с той и другой стороны. Муж пожелал отметить день рожденья званым вечером, да и пора уже было, полагалось. С самой нашей пышной, три дня справлявшейся свадьбы семья еще не собиралась по какому-нибудь поводу вместе.

Я хлопотала без устали, заранее, за много дней, со рвением и честолюбием; ведь это экзамен, — моя слава хорошей хозяйки должна быть подтверждена. Еще с раннего утра позвала помочь знаменитую мастерицу-свадебницу, повариху Жужанну Кепиро. Жарились поросята, пеклось печенье; всё блюда сложные, настоящее испытание для хозяйки. Еще задолго до вечера, напевая, я накрыла стол своей самой красивой лёчейской камчатной скатертью, выложила новое, с монограммами серебро, расставила тонкие гравированные бокалы. Пришел Ене, принес несколько бутылок вина в заплечной корзинке, зажег большую люстру, оглядел стол и, спохватись, быстро ушел. Вернулся он с целой охапкой свежих цветов: желтых и лиловых примул; пришлось купить прямо в горшках, попросив потом срезать недоумевающего продавца, единственного в городе. Но зато какая красота, просто прелесть! Цветы — отдельными стеблями и по нескольку — Ене разложил между серебром и золоченым фарфором. Именно так накрыт был стол к ужину на дебреценском балу, — Ене, тоже, наверно, видел где-нибудь в Пеште. Но как точно подсмотрел, с каким вкусом воспроизвел! Мы рассмеялись, довольные, чувствуя себя особенно близкими друг другу в эту минуту. Ене вдруг обнял меня у красиво убранного стола, и сама я радостно потянулась ему навстречу. Тут вошел мальчик из кондитерской с самым капитальным украшением праздничного стола, роскошным, внушительным многоярусным сооружением из крема, бисквита и соломки, — тортом «крокамбю». Мы водрузили его на середину и с пиететом присели в уголок, отдавшись молчаливым грезам о блеске, великолепии и утонченности.

Раньше всех прибыла гроси со своими. Еще под окнами услышали мы громкий хохот и голоса и бросились встречать. Пришли дядя Иштван с Агнеш, захватили еще Илку и младшую Ревицкую. Попозже заявился Пали Каллош с Чабой, который приехал на вакации и был в кадетской форме, а под конец, храня торжественное, несколько церемонное молчание, прибыла пожилая чета Водичек.

Первые полчаса были трудные. Может быть, и потому, что мне самой было не по себе от страха, сойдется ли друг с другом эта разношерстная родня. Но моя свекровушка-француженка оказалась такой милой, занятно-непривычной для всех, разговорчивой и вместе тактичной, что я приободрилась: моих она быстро покорит. И даже стало жалко: зачем было столько откладывать. Вон гроси как пошучивает, заигрывая с моим свекром и с грубовато-снисходительным кокетством пожившей женщины поминая свою старость, а он, гляди-ка, тоже не промах, умеет смеха ради шуры-муры подпустить! Это ему даже идет; жаль только, нет-нет, да и вспомнит свое обязывающее положение почтенного главы семейства и враз застынет, оцепенеет.

Ужин, помню, прошел отлично, без сучка без задоринки. Жужи подавала вовремя и аккуратно, блюда удались на славу, и я со все более легким, спокойным сердцем ждала окончания, зная уже: репутация моя не поколеблется. Общее настроение тоже поднялось. На другом конце стола Илка рассказывала какую-то сомнительную, но остроумную скабрезность. Агнеш краснела, как девочка, а Пали с Чабой дружно гоготали. Без умолку и неестественно оживленно болтала Тильда Ревицкая, побрякивая браслетами с цепочками, играя глазами, отпивая маленькими глоточками из бокала сладкое вино. Старики хвалили угощение. Ене чокнулся с Иштваном и сделал вид, будто тоже пьет. Тут я приметила, что после второго блюда свекор не притрагивается ни к чему. В ужасе от своей невнимательности кинулась я было угощать, но Ене знаком быстро предупредил: не надо, мол, не обращай внимания.

— Пулярка хороша, сват, попробовал бы! — обратилась тогда гроси к нему напрямик, почти с вызовом.

— Благодарствуйте! Я только одно мясное блюдо привык на ужин есть.

Опять этот неприятный, умышленно холодный тон, от которого у меня гневно зачастило сердце. «Значит, ничем его не смягчишь, не проймешь, так и будет вечно придираться?» — бесновалась я втихомолку. Ене перевел разговор на другое. Илка опять захохотала. Гроси наблюдала за Чабой, который, красный как рак, что-то громко кричал соседу на ухо. Ближе к полуночи она кивнула мне, и я радушным жестом хозяйки пригласила дам в гостиную.