Маргит Каффка - Цвета и годы

— Ах, волшебница моя, чародеюшка! — с милой французской шепелявостью говаривала мне свекровь. — На таком полу хоть яишенку сбивай, чище всякой посуды. Слишком уж ты надрываешься. Ну, да ничего, голубчик: детки пойдут — поостынешь.

Улыбаясь и кивая, выслушивала она со всех сторон похвалы своей невестке: какая о ней слава, о двадцатилетней хозяйке, — в городе уже мечтают, как бы потом ее служанку нанять. Навещала она меня под вечер, и я, успев уже помыться, в нарядном халатике принимала ее в уставленной статуэтками гостиной, сидя на модном стуле с шелковой тканой спинкой: толстенькие амурчики дуют в трубы в облаках. Видно было, что рисунок этот нравится ей, и сама она как-то очень подходила ко всем этим макартовским [21] Макарт Ганс (1840–1884) — австрийский художник; его пышно-эпигонская живопись несколько десятилетий была очень популярна в Австро-Венгрии, повлияв на моды в одежде, интерьере (носились «макартовские шляпы», украшением комнат стали «макартовские вазы», «макартовские букеты» и т. д.). вазам, жардиньеркам, кружевным занавескам, зеркалам до потолка, веселеньким подушечкам и салфеткам, разложенным там и сям. Маленькая любезная француженка с тонкими, унизанными перстнями, желтоватыми от нюхательного табака пальчиками, в черном шелестящем шелковом платье с ажурным воротничком и шитой жемчугом наколке на тщательно подвитых седеющих волосах.

— Знаешь, Жюль, поверишь ли: этот шелк из Лиона еще, с отцовской фабрики, из того куска, что после краха уцелел. Из него было и то платье, в котором ты первый раз увидел меня у моего дяди, отелье [22] Отелье — хозяин, владелец гостиницы, отеля (фр.) . , да-да! Я только дважды подкладку поменяла, а прошлый год кружевом обшила от старой мантильи.

— Что верно, то верно! Мы всегда экономили, — подтвердил ее муж не без скрытого намека, уставясь на мой халатик, который, право же, не за бешеные какие-нибудь деньги гениально смастерили мы дома с Ханикой.

Невольно что-то противилось, восставало во мне против этой неправды. Да, как бы не так! Любой, самый прекрасный муар не продержится сорок лет! Она тоже, значит, исхитряется, норовит провести этого строжащего всех и каждого старика!

— Мирком да ладком, вот что главное, деточка, — нашептывала моя свекровушка, — а как иначе? Зачем все выкладывать да объяснять, близко к сердцу принимать? — И поглаживала мне плечо круглой ручкой с добрым лукавством сообщницы. — И немножко схитрить надо уметь, в браке все на этом держится. Что-то обойти, улыбнуться ласково, а сделать по-своему. Не последнее слово оставить за собой, а свободу душевную сохранить — и живи себе спокойно. На то они и мужчины, чтобы их чуточку обманывать — из любви. Они, может, и догадываются, да самим ведь нужно — и хочется, чтобы с ними повозились. Только лаской, только миром, вот как, и больше никак!

И дама-малютка кротко улыбалась, а я думала: может, она и права. Но, увы, любая, самая невинная ложь сразу меня выдавала, становясь неуклюжей в моих устах. Только флиртуя с поклонниками умела подбавить я капельку притворства. Но в повседневной жизни… Нет, этого мне не хотелось, это казалось унизительным. А ведь, наверно, хорошее дело, трудное, но необходимое, — добрая, умная ложь во спасение… Только научиться этому нельзя.

— Видишь, папочка, какая славная невестка у нас, аккуратная да работящая! — приговаривала гостья ласково-торжествующе; она ведь в конце концов и согласила старика на эту свадьбу.

— Ничего, что же, ничего, — кивал почтенный супруг, но даже улыбка не скрывала его маниакального недоброжелательства.

Или мне казалось?.. Как будто он о дурном предчувствии умалчивал, скрывая его от окружающих, — держа про себя, но не отказываясь от недобрых ожиданий. Будто думал все время: «Посмотрим, чем еще это кончится!» О, старый кичливец! Всегда и во всем нужно было поставить на своем этой сытой, упрямой, неподатливой старой лисе! И какая суетная обида всему причиной! Все потому, что в ответ на его аффектированно почтительное: «Честь имею кланяться!», мать бросала с чуть заносчивой самоуверенностью красивой женщины: «Добрый день!» А не отвечала пространно, с подобающим его возрасту, должности и учености любезным наклоном головы: «Добрый день, глубокоуважаемый господин главный инженер!» Вот и все, что мог он иметь против нас. И однако заявил перед нашей свадьбой: «Иду, как на похороны!» И сохранял это отношение, не поступаясь ни на йоту, тем паче что явно был не прав. У, как я его возненавидела!..