Леон Баттиста Альберти - Книги о семье

Конечно, в этой привязанности к семье и семейной теме можно видеть и признак некоторой, хотя и относительной изоляции, выделявшей Альберти в его интеллектуальной среде, особенно флорентийской, состоявшей из таких гуманистов, как Никколи, Бруни, даже Поджо [249] Cp. D. Marsh, The Quattrocento Dialogue…, cit., p. 78–99: 98 s.; Francesco Furlan, Reception florentine et fortune frangaise de Leon Battista Alberti, dans La circulation des hommes et des oeuvres entre la France et Vltalie a Vepoque de la Renaissance, Actes du Colloque International (Paris, 22–23—24 novembre 1990), Paris, C.I.R.R.I. – Universite de la Sorbonne Nouvelle, 1992, p. 119–134: 122 ss.; Francesco Furlan et Sylvain Matton, Baptistce Alberti Simiae et de nonnullis eiusdem Baptistce apologis qui nondum in vulgus prodiere: Autour des «intercenales» inconnues de Leon Battista Alberti, dans «Bibliotheque d’Humanisme et Renaissance», t. LV, 1993, p. 125–135: 133 ss. . Но если и верно, что «домашняя беседа» основана на чуждой гуманистическому диалогу концепции, которая отходит от него и ведется, в отличие от него и даже вопреки ему, на volgare, было бы ошибочным сводить значение и рамки дискурса Альберти только к этим мотивам. На самом деле речь идет прежде всего о правильной интерпретации взаимоотношений между семьей и городом, а также между ними и индивидом; речь идет о все время повторяющемся утверждении, что семья и семейные связи по необходимости играют важнейшую роль в жизни каждого индивида и в политической или государственной организации каждого города. Впрочем, несмотря на «сеньориальную» эволюцию итальянских коммун того времени, уже охватившую обширные территории, если не завершившуюся, за пределами Флоренции и окружавших ее земель, это утверждение и упорство, с которым Альберти на нем настаивал, не обязательно были антиисторичными и утопическими. Нас заставляет усомниться в этом значительный во всех смыслах успех за пределами гуманистического круга, который выпал на долю третьей книги «О семье» и ее переделок у представителей среднего класса, «буржуа» и купцов, начиная с 40-х гг. XV в. [250] Напомним здесь, что Economicus дошел до нас в 12 рукописях XV века, из которых 7 не содержат остальных книг De familia, и что переделки этой книги в разных редакциях имеются по меньшей мере в 10 других манускриптах этого времени. В то же время, если исключить Florentinus IIш 38 (= F 1 ), который представляет собой образчик работы Альберти, то старейшая среди рукописей первой группы, которые можно точно датировать, codex Capponi 126 (= F 7 ) восходит к 1444 г. Ср. F. Furlan, Nota al testo, cit., особ. p. 431–436. .

Не будучи ни утопической, ни ностальгической, «домашняя беседа» не представляет собой и уступки идеалу: само прославление института семьи, заключенное в ней, не может быть сведено к идеализации, которой автор постоянно избегает, и притом сознательно, всякий раз, когда тот или иной из собеседников заводит разговор на подходящую для этого тему.

Можно было бы привести здесь целый ряд соответствующих цитат из De familia или De iciarchia , но это бессмысленно, так как речь идет о диалогах, а не о трактатах. Выражение сомнения, напоминание о сложностях реальности и жизни постоянно противостоят здесь попыткам определить истину, или, проще говоря, вывести из конкретного опыта более или менее общее правило. Поэтому любое утверждение и любая точка зрения являются здесь, таким образом, структурными дополнениями других утверждений и других точек зрения, и было бы самой большой ошибкой и самым большим упрощением приписывать автору то или иное утверждение его персонажей, ту или иную их точку зрения [251] См. также по этому поводу Francesco Tateo, «Dottrina» ed «esperienza» nei libri della Famiglia di L.B. Alberti, dans Id., Tradizione e realta nelVUmanesimo italiano, Bari, Dedalo Libri, 1967 et 1974 2 , p. 279–318: 280–282 et passim. . Его присутствие и участие в домашней беседе в качестве персонажа ничего в этом смысле не меняет, так как Баттиста не является никоим образом тем Леоном Баттистой, который, как автор, решил вывести здесь себя.

Итак, мы подошли к другой структурной характеристике произведений указанной нами группы. В самом деле, постоянное присутствие alter ego Альберти в числе персонажей является решением проблемы, всегда стоявшей перед авторами диалогов: как объяснить возможность и причины их обращения к данным обстоятельствам места и времени, а также их фиксации в письменном виде. Речь идет, таким образом, о правдоподобии беседы. Этот вопрос постоянно занимал Цицерона и был поставлен уже Платоном; гуманисты, начиная с Бруни и его диалогов, имели о нем очень ясное представление. Однако присутствие среди персонажей alter ego автора не является заведомо удовлетворительным решением проблемы во всех ее аспектах. В частности, в силу временной дистанции необходимость полагаться в отношении правдоподобия и точности передачи предмета исключительно на память автора порождает сомнения в достоверности последней. Это относится и к диалогам De familia, предполагаемое действие которых (май 1421 г.) отделено примерно пятнадцатью годами от их записи (1433–1437 гг.). Поэтому в начале третьей книги, когда беседа возобновляется после ночного перерыва, автор-рассказчик уточняет, что [Лионардо] стал хвалить нас за прилежание, с которым я и Карло провели всю ночь, кратко записывая все, что услышали от него накануне [252] De familia, III 3–6. .