Леон Баттиста Альберти - Книги о семье

С другой стороны, следует вспомнить о его понимании диалектики как логики вероятного, логики, противопоставляемой дедуктивной ценности доказательного силлогизма, которому философия должна отдавать перед ней предпочтение.

Мишель Рюш показал, что disputatio in utramquepartem было почти «естественной привычкой духа» Цицерона, который познакомился с ним в ходе без конца возобновляемых споров с Аттиком и глубоко проникся эллинской мыслью, приспосабливая ее к всевозможным жизненным ситуациям. В своих диалогах латинский автор обращается к методу Аристотеля, но вдыхает в него жизнь, ибо он подражает действительности и жизни, и старается воспроизводить их, как было отчасти показано, движимый заботой о правдоподобии и реализме. Вот почему, особенно в De oratore и De Republica , он не довольствуется противопоставлением oratio perpetua (или последовательного рассуждения) другим формам, но устанавливает, возможно, уподобляясь Гераклиту, чередование беседы и рассуждения, и одновременно поручает каждому собеседнику заботу об изложении той части предмета, в которой тот является общепризнанным авторитетом. Этот последний факт очевидно предполагает значительное сглаживание противопоставлений, как и полное исчезновение сократической иронии, столь же пагубной с точки зрения убедительности, как и неправдоподобие в дискуссии, отмеченной благопристойностью обстановки, взаимной доброжелательностью и достоинством собеседников. Но это не означает отсутствия известного несогласия и тем более сомнений, наличие которых важно для диалога и которые Цицерон изобретает иногда с помощью довольно тонких или извилистых, но всегда остроумных построений [224] Ср., в особенности, Alain Michel, «Rhetorique et philosophie dans les traites de Ciceron», dans Aufstieg und Niedergang der Römischen Welt, herausgegeben von Hildegard Temporini, I 3 ( Von den Anfängen Roms bis zum Ausgang der Republik), Berlin – New York, Walter de Gruyter, 1973, p. 139–208, в частности, p. 196–200, но также Philip Levine, «Cicero and the Literary Dialogue», dans Classical Journal, LIII, 1957, p. 146–151. .

Именно в форме оригинального цицероновского синтеза философии и жизни диалог дошел до гуманистов, начиная с Петрарки постепенно открывавших в нем литературный жанр, наиболее подходящий для воплощения их собственной концепции учености и знания как плодов неустанного поиска, ведущегося в аристократической, но дружественной среде, и главное, коллективного. Поскольку трактат De Republica дошел до нас только в виде фрагмента шестой книги, известного под названием «Сон Сципиона» [225] О традиции по поводу Somnium Scipionis, составляющего менее четверти того, что нам сегодня известно о De Republica, в первую очередь, благодаря открытию Анджело Мая, прославленному канцоной Леопарди, см. исчерпывающие критические примечания Невио Дзордзетти в кн.: Орете politicize е filosofiche di М. Tullio Cicerone, vol. I: Lo Stato, Le leggi, I doveri, a cura di Leonardo Ferrero e Nevio Zorzetti, Torino, U.T.E.T., 1974 2 , p. 85—105. , моделью для гуманистов служил трактат De oratorе [226] Относительно влияния Платона, Ксенофонта и Лукиана на гуманистический диалог см. David Marsh, The Quattrocento Dialogue: Classical Tradition and Humanistic Innovation, Cambridge (Mass.) and London (England), Harvard University Press, 1980, а частности, p. 5 ss. и именно его присутствие мы ощущаем в концепции и ряде формальных, но притом и структурообразующих черт «домашней и семейной беседы» Альберти, и особенно его книг «О семье», – произведения, которое, впрочем, никак не следует понимать в рамках схемы, занимающей в литературном багаже и даже в культурной памяти его автора не исключительное, но чрезвычайно важное место.

Задуманный Альберти в самом начале 30-х гг. XV в. проект создания настоящего диалога на volgare, отвечающий необходимости нового, более открытого подхода и более взыскательного исследования человеческого мира, должен был реализоваться в двойном ряде произведений, пять из которых составляют во всех отношениях уникальный полиптих «домашних и семейных бесед». Другие два лишь испытывают возможности утопического диалога, которые подтверждают, в конечном итоге, правильность и жизнеспособность первого варианта. Речь идет, с одной стороны, если говорить по порядку, о четырех книгах «О семье», о «Софроне», о трех книгах «Беглецов от несчастий», о «Семейном ужине» и о трех книгах «Домостроя»; с другой, о «Деифире» и двух книгах «Теодженио». Эти сочинения, различающиеся своими размерами и задачами, формой и содержанием, составляют основную часть наследия великого гуманиста и были написаны на протяжении почти сорока лет, начиная с его совершеннолетия и заканчивая последними годами жизни.