Луи Арагон - Орельен. Том 2

Лишь бы сказать что-нибудь, Бланшетта сказала, что до войны он был слишком молод. Англичанин, явно польщенный ее словами, громко захохотал.

— Мне сорок восемь лет! Сорок восемь! Никогда бы не подумали? Значит, по-вашему, у меня не такие ноги, как у мужчин под пятьдесят?

И на самом деле, он выглядел изумительно молодо для своего возраста. Ему от силы можно было дать лет тридцать пять.

— Что же именно изменилось во Франции? — спросила Бланшетта. — Сами мы не видим, не замечаем…

— Ну, конечно, вы сами изменились и не видите поэтому перемен. Ей-богу, смешно мне читать мораль, но ваша страна дошла до полного распада! Даже неинтересно иметь пороки…

— Неужели уж до такого распада?

— Именно так… Возьмите хотя бы то, что делается в Булонском лесу и в других местах… Теперь в кино и то бывать опасно… Вы приходите в гости к вполне порядочным людям, а они приглашают вас закончить вечер… не смею сказать где… даже слово специально изобрели для таких кутежей… В Кении об этом понятия не имеют…

— Простите, — прервала его сетования Бланшетта, — мне нужно поговорить с мужем.

Она сделала вид, что идет следом за Эдмоном, которого подхватил какой-то пожилой господин, незнакомый Бланшетте. Поднявшись на крыльцо, Бланшетта вошла в дом, где ее сразу же оглушили раскаты джаза, пересекла целую анфиладу гостиных, где шли танцы, мелькали, как в калейдоскопе, пестрые маскарадные костюмы, где стояла духота, особенно заметная после прохлады сада, царила та атмосфера, какой никак не ожидала Бланшетта и какая лишь подтверждала слова Тревильена.

— Я здесь, Бланшетта, — произнес за ее плечом чей-то голос.

Он знал, что она ищет его. Признался, что знал. Золоченую маску он поднял на лоб, и в обрамлении парика, странного медного цвета, лицо его казалось еще смуглее. Они уселись на низенькие креслица в самой толчее и шуме. Потолок здесь был очень высокий, несколько дверей в сад и в соседние гостиные, нечто вроде полуюта на корабле, масса роз, а в нише — статуя работы Куазевокса [26] Куазевокс Антуан (1640–1720) — французский скульптор. (Прим. ред.) . . Орельен начал говорить о том, что пришел он сюда только потому, что его просила Диана, а просила она потому, что положение для нее создалось просто немыслимо сложное… Бланшетта насмешливо заметила, что если такая красавица попала в столь сложное положение, то она легко могла бы найти себе десяток кавалеров, а не брать в провожатые рыцаря печального образа, каким выглядит Орельен.

— Про вас много говорят, а главное, уверяют, что с вами, должно быть, стряслась беда, раз вы так безнадежно исчезли…

Орельен пропустил эту фразу мимо ушей. Меньше всего его устраивал этот лицемерный тон сожаления. Бланшетта знала, чего он от нее ждет… Вот как? Но она знает не больше того, что знают все.

— А что знают все?

— Не корчите, пожалуйста, из себя младенца. Об этом везде говорят. Ах, верно, ведь я забыла, что вы ни с кем не видитесь. Мэри мне рассказывала…

— К чему вы это говорите? Мадам де Персеваль как раз принадлежит к числу тех людей, — признаюсь, их немного, — с которыми я встречался эту зиму…

— Вот как? И должно быть, утешали друг друга?

Орельен взглянул на Бланшетту, на Бланшетту в ярком маскарадном костюме, колючую и злую. Все перешло в план светской болтовни. Чувства, обуревавшие обоих, тоже были обернуты в золоченые бумажки, подобно деревьям в саду. Вдруг он вспомнил, что вот эта самая женщина не так давно пыталась покончить самоубийством. С тех пор он ни разу ее не видел. Он взял ее за руку:

— Бланшетта… разве мы не можем быть просто друзьями… добрыми друзьями?

Бланшетта сухо отдернула руку:

— Нет уж, дорогой, друзьями — никогда!

Странно все-таки. Неужели причиной этого был нелепый парик, вся эта обстановка? Глядя на Орельена, Бланшетта не испытывала больше того томления, которое заставило ее, да, да, заставило, бросить Тревильена. Теперь она могла спокойно говорить с Орельеном, не ощущая прежнего трепета. Что же произошло? От всех прежних чувств осталась только злоба и отчасти досада за пережитое. Еще минуту назад она не знала об этом. Даже смешно. А может быть, и прискорбно. И она тоже подумала, что еще так недавно хотела из-за него покончить с собой…

— До чего докатились у нас в Сен-Жерменском предместье! Не отличишь от самой вульгарной студенческой танцульки! — крикнул Кюссе де Баллант, проносясь мимо них в бешеной фарандоле с валькириями.

Орельен пожал плечами.