Луи Арагон - Орельен. Том 2

— Да… молодожены. У него, должно быть, слабые легкие. Его дядя живет в Верноне, — потому они и поселились здесь. У входа есть гараж, вы видели… Она очень миленькая. Такая невысокая блондиночка, в клетчатом платье. Она убежала, когда вы подъехали, потому что была не в параде.

— Ах, вот как! Значит, это вовсе не ваша таинственная незнакомка.

— Здесь у нас все чуточку по-опереточному. Такой, знаете ли, чисто загородный стиль: повсюду фаянс, английские гравюры с интерьерами. И к тому же, вы сами понимаете, здесь не особенно строги насчет морали. В основном тут снимают комнаты художники. Словом, почти что Монпарнас. Иногда с субботы на воскресенье нижнюю большую комнату занимают две дамы. Вероятно, лесбийки! А мне-то, в сущности, какое дело!

— Вы встречаетесь с людьми, которые сюда приезжают?

— Волей-неволей приходится встречаться… впрочем, это не совсем то слово. Просто вместе обедаем. Ну, конечно, за обедом разговариваем. У хозяев есть фонограф. Иногда вечерами устраиваются танцы. В прошлую ночь, когда была сильная гроза… оборвались провода… женщины перетрусили… пришлось нам сидеть при свечах, поэтому все собрались в гостиной, а там стоит, надо вам сказать, пианино, просто балалайка разбитая… обычно я к нему не прикасаюсь, но в тот вечер как-то так сошлось, и я играл до двух часов утра…

Уже давно Шарль Руссель готовил в уме весьма эффектное предложение.

— Вы не хотите проехать со мной в Вернон? Вместе бы и позавтракали… Там превосходный ресторан.

Поль Дени явно растерялся. Отказаться он не посмел.

— Я ведь не один, — невнятно пробормотал он.

— Знаю, знаю, но, может быть, и мадам согласится… О, тут ведь вопрос идет не о… вот именно… Такой старик, как я… вот именно… вот именно…

Ответить отказом на такое милое предложение было просто немыслимо. Ведь Руссель специально приехал навестить Поля, и в конце концов Поль существует более или менее безбедно именно благодаря портному. И все-таки Дени не мог отделаться от довольно неприятного чувства: как будто он сам, собственной рукой, широко распахнул ворота и показал всем свое счастье. Все-таки этот Руссель, старый проныра, приехал сюда на разведку. Любит подглядывать. Ясно, что он сгорает от любопытства узнать, кто такая избранница поэта. Придется ее убеждать, уговаривать: «Ты сама пойми, не могу же я отказать мосье Русселю… мы ему и так с тобой обязаны». И Поль заранее слышал ответ, иронические нотки в голосе. Вот уж, действительно, незадача.

И представьте, все получилось не так. Сошло как нельзя лучше. Может быть, после пяти недель сельской глуши человека начинает томить тоска по светской жизни. А может быть, ей было просто интересно поглядеть, каков этот самый Руссель. Или позавтракать для разнообразия не в Мулене. Только бы Руссель догадался заказать хорошего шампанского.

— Ты меня любишь, скажи?

Она тряхнула головой:

— Я не умею лгать…

Тогда он сказал:

— Знаешь, Анри Батайль умер.

— А мне-то что от этого?

И верно, что ей от этого?

— Но говорят, что Берта Биди, знаешь, первая жена Батайля, ничего не слыхала о его кончине и жила где-то очень далеко в провинции, и в тот самый час, в ту самую минуту, когда он умирал, она спускалась с лестницы, и у нее сделался разрыв сердца. Она умерла. Правда, удивительно, лапка?

— Нет, — ответила Береника, — по-моему, это совершенно в порядке вещей.

Береника отдала себя на волю течения времени. Она не боролась против того, что с ней происходило, не сопротивлялась сумятице событий и мыслей. Вначале Беренике казалось, что она просто крадет, что все это не надолго. В первые минуты это было как бы продолжением ее затянувшегося парижского бродяжничества. Всем знакомо это чувство: человеку не так уж обязательно попасть куда-то в определенное место и к определенному часу, ну, скажем, вернуться к себе домой к обеду, где вас ждут, а вы не возвращаетесь, вы продолжаете бродить по улицам со все возрастающим чувством вины — еще пять минут, еще две, еще одна минута… И все-таки не идете домой. Вот это-то и есть украденное время. Время, отличное от иных часов дня. Зря растраченное, безнадежно упущенное время. Глубоко укоренившееся, привычное чувство долга примешивается к непонятному стремлению беречь минуты, как будто, если вы делаете не то, что велено вам делать, вдруг прекратится сама жизнь. И все-таки не идете туда, куда надо. Вовсе не потому, что вы уж так дорожите этим бессмысленным времяпрепровождением, предпочитаете оставаться именно здесь. Просто остаетесь. Вот и все. С ощущением какого-то пьянящего неповиновения Береника вспоминала, как ребенком она лепила из песка пирожки, а песок для этой цели брала из кучи в другом конце аллеи и таскала его в маленьком голубом ведерке; вспоминала, как из чувства необъяснимого, почти болезненного упрямства обманывала себя и рассыпала чуть ли не весь песок по дороге. Приходилось возвращаться обратно: по правде говоря, игра в приготовление пирожков только предполагалась, а на самом деле она играла в перетаскивание песка. И сейчас эти детские ощущения возникали вновь, рождая не очень ясные, не очень обоснованные аналогии с той жизнью, что началась для нее в нынешнем 1922 году.