Луи Арагон - Орельен. Том 2

— В свое время, — добавила Роза, — стоило мне посмотреть на мужчину, и он готов был все бросить ради меня…

Орельен положил себе на тарелку еще порцию картофельного пюре.

— Короче говоря, — пробормотал он, — я веду себя как хам…

— Не кривляйтесь… Разве в вежливости дело? Слушайте, однажды во Флоренции…

Но он рассеянно слушал Розины истории. Он отлично понимал, что не о своих победах собиралась она в конце концов ему рассказывать. Так он ей и сказал. Роза не стала отпираться:

— Да, вы правы… но мне доставляет удовольствие говорить о себе. Знаете что, Бебе, то есть я хотела сказать Блез… так вот я его встретила… Не следовало бы мне вам об этом говорить. Блез заставил меня поклясться, что я буду молчать…

Орельен презрительно сморщил нос. Чего ради дядя лезет в чужие дела? И насмешливо добавил:

— Будто вы можете сдержать слово!

Роза не рассердилась, взяла его за руку.

— Странно все-таки, почему вы мне так нравитесь. В конце концов вы не бог весть какой умный, не такой уж красавец…

— В чем же вы поклялись дяде Блезу?

— Поклялась не рассказывать вам… Ах, была не была! Дело в том, что когда мадам Морель убежала от Эдмона, она жила у Блеза…

Теперь уж Орельену было не до шуток.

— Как так? У дяди? А почему он мне ничего не сообщил? Она еще у него?

Нет, ее уже нет там. Уехала. И, кроме того, Амберьо обещал ничего не говорить. Однако нарушил слово и послал Лертилуа записку: предложил ему заглянуть на площадь Клиши.

— Я и не знал, зачем он меня зовет, я ведь заболел… вы же помните!

Все это так. А тем временем крошка Береника совсем заморочила голову старику Амберьо. Он даже не мог говорить о ней без слез. И чуть ли не считает Орельена последним подлецом. Что такое она ему могла наговорить? Можно поручиться, что она не вернулась к своему мужу.

— Гарсон, счет! Простите, Роза… Надеюсь, вы понимаете мое состояние?

Она отлично понимала. Все-таки она заказала себе чашку кофе. И рюмочку коньяку. Орельен ушел. Роза задумалась. Столько мыслей нахлынуло разом, что-то подступило к горлу, застучало в висках. Коньяк у них, надо сказать, отвратительный. Какая вообще мерзкая штука жизнь! Тот же, в сущности, театр: свет, обманчивые эффекты, сцена… а вы поглядите после спектакля на актеров, когда они расходятся по своим уборным. Ой-ой-ой! Но она-то сумеет выдержать до конца. Не даст себя сожрать, как иные прочие. У нее впереди еще есть время, пусть немного, но есть. Нужно, чтобы конец был красивый.

Ах, дерьмо! Роза с отвращением раздавила о блюдечко только что закуренную сигарету.

За соседним столиком сидел какой-то очень элегантный юноша, с россыпью рыжеватых веснушек по лицу и приплюснутым носом. Он смотрел на Розу. Роза тоже взглянула на него, прищурив свои близорукие глаза, свои дерзкие близорукие глаза. Юноша сначала покраснел, потом вдруг побледнел. Внезапно Розе вспомнился тот взгляд, каким она, играя Федру, смотрела на Ипполита, и улыбнулась юноше.

— Целый ушедший в прошлое мир… вот именно… вот именно… Так сказать эпоха… вот именно… вот именно…

Господин Руссель был по-настоящему взволнован. В его годы… Его мир. Его эпоха. Он вспомнил тогдашние моды, костюмы и платья, которые он создал для пьесы «Обнаженная». Ведь его соседом был Анри Батайль. Да… да… сосед… Уже начинало пригревать солнце, и его первые робкие лучи окрашивали все вокруг в нежные тона; сквозь перепаханный бархат полей, желтоватых, белых, коричневых, розоватых пробивалась бледная травка; на фруктовых деревьях распускались первые белые цветы. Чуть подальше земля горбилась холмами в зеленоватой шапке кустарника, — их перерезывал карьер, где пролегали рельсы узкоколейки, предназначенной для вывоза песка. Затем поля, дорога, невидимая отсюда Сена. Весь этот плоский пейзаж тянулся на многие километры. А по ту сторону долины глаз уже ничего не различал, лишь вдали угадывалось плато, уходившее за горизонт.

Огромный лимузин стоял у обочины дороги, ведущей к Мулену, шофер в синей, как у моряка, форме и плоской каскетке ждал пассажиров, сидя за рулем с тем безразличным видом, какой вырабатывается годами многочасового ожидания у подъезда Парижской Оперы. Портной и Поль Дени шагали по тропинке, идущей через поля, невдалеке от усадьбы, где было столько цветов.

— Припоминаю… здесь… вот именно, вот именно… — говорил Руссель. — Если не ошибаюсь, это Эпта. Я приезжал сюда, в… в… бог знает когда… чтобы повидаться с Октавом Мирбо. Это был человек… вот именно… вот именно… — Кончиком сложенного зонта он, как тросточкой, подшвырнул камень.