Седжал Бадани - След сломанного крыла

— Ну, это странная причина для того, чтобы перестать его есть. — Соня никогда не рассказывала мне в подробностях о местах, где побывала. Во время немногих наших бесед за все эти годы мне никогда не приходило в голову расспрашивать ее. Мое внимание было приковано к тем, кто оставался здесь, и к повседневным событиям. К нашим родителям, Марин и Джии — единственным родственникам, которые у меня остались.

Она пожимает плечами:

— Потом всякий раз, пытаясь есть сласти, я думала об этих детях. И потеряла вкус к сладкому.

Соня садится на диван и проводит рукой по волосам, пропуская пряди сквозь пальцы. Она старается устроиться поуютнее среди подушек с оборками. Однако ей это не удается. Она берет подушки и перекидывает на другой диван, а потом откидывается на спинку.

— Они для украшения, — поясняю я. Ее небрежность задевает меня. Как растолковать ей, что я потратила уйму времени, чтобы идеально подобрать эти подушки к дивану? А она швыряет их — подушки из шелка ручной работы! Я кладу их себе на колени, глажу гладкий шелк. — Они здесь для контраста с обивочной материей.

Соня задумывается над моими словами. Она смотрит на подушки и проводит пальцами по тисненым полоскам, на которых вышиты цветы. Потом она переводит взгляд на диван, на простую бежевую ткань, специально заказанную в Италии. Ее оттенок хорошо сочетается с отделкой стен и шелковыми занавесями.

— О’кей, — произносит она наконец.

Меня начинает разбирать смех. Мы обсуждаем шоколад и подушки после стольких лет разлуки. Подушки, которые — она бы очень удивилась, если бы узнала, — стоят столько, сколько наши родители платили за год аренды квартиры. Она не догадывается, почему они так важны для меня. Даже если бы я сказала ей, что вынуждена поддерживать определенный имидж ради общества, в котором вращаюсь, ей это было бы безразлично. Как я не в состоянии понять ее жизнь, так и она не может понять мою. Хотелось бы мне знать, осталось ли у нас хоть что-то общее, кроме прошлого. Я закрываю лицо руками, потому что смех переходит в слезы, а мне не хочется, чтобы она их видела. Я быстро вытираю слезы, но они просачиваются сквозь пальцы и текут по моим наманикюренным ногтям.

— Пожалуйста, — говорит она, — не надо.

— Почему?

Этот вопрос касается не только ее отъезда. Она еще ничего не сказала, но сердцем я уже знаю ответ. Точно так же, как знаю, как она спит, как ест и, самое главное, как она живет. Я знаю, что она снова уедет. В детстве мы спали в одной кровати. Она всегда сворачивалась так, чтобы втиснуться в меня, то ли ради тепла, то ли ради защиты. Я обычно сердито отодвигала ее, а потом, когда меня одолевал сон, снова прижималась к ней.

— Ты ведь только что приехала.

— У меня нет причин оставаться здесь, — Соня говорит шепотом, в ее голосе звучит страх. — Он не знает, что я приходила к нему. А если бы и знал, ему было бы на это наплевать.

— Так ты поэтому уезжаешь? — мне хочется застонать, но я сдерживаюсь. — Ты уезжаешь из-за него?

— Нет, я уезжаю из-за себя.

— А как же мы?

В окно я вижу, как соседка выходит из дома и переходит улицу. Она крепко держит за руку младшую дочку и внимательно смотрит по обеим сторонам, прежде чем ступить на проезжую часть. Дома в этом городе большие, многие из них построены в этом десятилетии. По соседству живут нувориши, по большей части предприниматели, сколотившие состояния в технической индустрии. На подъездных аллеях стоят роскошные автомобили. Испанские садовники и домработницы собираются небольшими компаниями и завтракают на обочинах или в своих грузовиках. Они едят тамале [11] Тамале — мексиканское блюдо, толченая кукуруза с мясом и красным перцем. . Стены, окружающие меня, стали домом, о котором я не смела и мечтать, но который избалованный ребенок во мне все же ожидал получить.

— Ты никогда не задумывалась об этом?

— Я тебе не нужна, — Соня почти шепчет эти слова, но они звучат веско. — У тебя же все хорошо, — она указывает на вещи вокруг: — У тебя все есть.

— У меня есть дом, — стены, которыми я так восхищалась всего лишь мгновение назад, становятся барьером между нами. — Этого недостаточно.

— Это так много.

Внезапно мне становится ясно, что она недовольна своей жизнью. Я никогда и не думала, что она счастлива. Это чувство ей недоступно. Как можно быть счастливым с таким печальным детством? Счастье и печаль невозможно соединить вместе, поэтому одно из этих чувств всегда берет верх над другим. И все же я думала, что Соня по крайней мере смирилась с тем, что произошло. Я надеялась, что она примирилась с собой, хотя бы в какой-то степени, и обрела цель в жизни.