Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

Я открыл дверь и оказался в длинном коридоре. Я пошел по нему, спокойный, серьезный, даже не оборачиваясь, чтобы взглянуть, не идут ли за мной. Завернув за угол, я увидел в конце коридора дверь матового стекла, за которой, без сомнения, был вестибюль.

Я толкнул ее — и закричал, почти не отдавая себе отчета… Я кричал, еще не понимая, где нахожусь, кричал раньше, чем мог собраться с мыслями и осознать — передо мной была стена, покрытая цветными литографиями с изображениями Пресвятой Девы, глаза которой сверлили вас насквозь, стол, где лежала папка с разрозненными материалами и листками из моего романа, человек, тщательно вырезавший из них человечков и наклеивавший их в черный альбом…

Вот и все. После этого меня привезли сюда. Та история была для них всего лишь предлогом. С другой стороны, жаловаться мне особенно не на что. Меня хорошо кормят — так я не ел никогда в жизни. Что до моей комнаты, то она удобнее моего убогого жилья. Единственное, что плохо, — выходить нельзя… Но в конце концов, длинные прогулки во дворе так похожи на наши дружеские встречи в кафе…

Ведь мы здесь снова все вместе. Когда меня привезли, я встретил тут Д., Л. и З. Прямо тут, во дворе. А ведь мы ничего не знали об их судьбе, строили бесконечные догадки, думали, что они эмигрировали во Францию, Англию или в Мексику… Но нет, они были тут…

Затем постепенно прибыли и все остальные. Сначала М., после него В., Р. и А. … Один за другим, все мы кончили здесь…

И теперь, встречаясь во дворе, мы разговариваем так, как привыкли за все эти годы… Осторожно, почти шепотом, чтобы никто нас не услышал. В. по-прежнему самый неосмотрительный. Он меня раздражает: вечно строит из себя героя, всегда он в победителях, всегда критикует других. Теперь он взялся вынюхивать, что я пишу. Я же прячу рукопись от него, потому что знаю — он раскритикует. Скажет, что я пораженец, что не верю в наше дело, что потерял надежду на будущее. И особенно теперь, когда он повсюду восторженно заявляет, что Великий Старец умер и нас вот-вот выпустят на свободу. Мы не очень его слушаем, но надежда все-таки живет в душе каждого из нас.

Что же касается их, с их беседами, анализом, попытками реадаптации, с их утверждениями, будто то, во что мы верим, в действительности не существует, что жизнь совсем не такова, как ее видим мы, то они раздражают, но не более. Они никогда нас не убедят и не переделают. Им не добиться, чтобы мы видели то, чего мы видеть не можем… Поэтому я пишу. Это моя форма защиты, способ противопоставить подлинную историю тому вымыслу, которым они нас пичкают. К тому же так я набиваю руку. Ведь несмотря на то, что мне придется начинать все сначала — они забрали все мои бумаги, все записи, все, над чем я трудился сорок лет, — я решил написать мой роман заново. Когда-нибудь все это кончится. Мы все станем свободными. И этому свободному миру — на суд каждого я отдам роман «Мои победные годы…».

1975

Франко.

Мола.

Ягуэ.

Варела.

Кейпо де Льяно.

Пеман.

Епископ Саламанкский.

Два фалангиста.

Три марокканца.

Беженцы.

Голоса и тени.

Боец Народной милиции.

Повешенный.

Старик.

Мать.

Центральная площадь городка Леганес недалеко от Мадрида. В глубине здание аюнтамьенго. Вокруг — дома с открывающимися окнами и дверями. Вечереет. Откуда-то доносятся звуки труб и барабанов. Иногда вдруг наступает тишина — тягостная и глубокая, символизирующая драму огромной массы людей. Неожиданно врываются тревожные звуки: хлопает дверь, раздается протяжный крик «а-а-ай!», выстрел, собачий лай, шум голосов, шаги… Следует иметь в виду, что все действие развертывается как бы в двух различных планах: реальном и конкретном, происходящем на сцене, и невидимом или почти невидимом, таинственном; этот второй план, мир горя и обвинения, не присутствует полностью, но окружает и давит.

Голоса и Тени еще больше, чем шумы, образуют этот второй мир пьесы, являясь своеобразным хором. Вначале Голоса звучат приглушенно, издалека. Но по мере развития действия они приближаются, создают свой собственный мир и в конце концов окружают и побеждают другой, реальный. Это происходит в тот момент, когда Тени выходят на сцену и принимают участие в действии; тем самым второй мир, горя и обвинения, выходит на первый план. Успех пьесы, ее интерпретация и постановка будут зависеть от того, насколько удастся дать не только жизнь, но и развитие этому второму миру — параллельному, драматическому и почти ирреальному.