Милчо Радев - На тротуаре

Хороши были зимы в Брезовице. Особенно запомнилась ему первая зима — в конце 1955 года. Дороги еще не было, мосты не навели, рабочих услали на другие объекты, а в Брезовице осталось только тридцать четыре человека. Его спросили, хочет ли он уехать.

— Я останусь! — крикнул Евгений в телефонную трубку.

А через несколько дней была прервана и телефонная связь. Начались снегопады. В метель Евгений бежал на склад, брал дрова и спешил укрыться в своем деревянном домике. Медпункт пустовал. На койке была постелена белая простыня, совсем ненужная. Слышался волчий вой. Снегу намело до полутора метров. Лошади тонули в нем. В Брезовице решили сами месить хлеб, чтобы не спускаться в село. Это было в декабре. Мгла не рассеивалась. Трудно было понять, день на дворе или ночь, да еще ветер не стихал и дул все в одном и том же направлении.

И вот в такую ночь в окно постучали. Евгений зажег лампу, встал. На пороге стоял высокий мужчина в черном кожухе.

— Доктор, пойдем к Костадину… Его жена…

— Что случилось?

— Сам увидишь.

И исчез во тьме.

От медпункта до главного корпуса, где зимой все собирались, было десять минут ходу. Евгений оделся, взял саквояж с инструментами. Проваливался в снег по пояс. В темноте он походил на утопающего. Проваливался, а руку тянул кверху, чтобы спасти саквояж. Все думал о том, что ждет его. Что могло случиться с женой Костадина? Он знал ее. Работала на кухне. Молодая, крупная женщина. Евгений старался ступать в следы, оставленные шахтером, приходившим за ним. Раз даже решил, что все пропало. Ветер был очень сильный, темень такая — хоть глаз выколи. Уж не заблудился ли он? Посреди Брезовицы! Все равно что в Софии на площади Александра Невского. Вот смеху-то будет. Правда, вероятнее всего, его разыщут весной, когда стает снег.

И он шагал по сугробам, потеряв представление о времени. Шаг, другой, но ведь не по траве идешь, даже не по обычному снегу, к тому же вокруг полная темнота.

Давно ли он вышел? Уж не прошел ли он здание на краю поселка? Пробирался вперед. Быстрее. В темноте мелькнул неясный свет. Евгений вошел в дом, отряхнул снег и с чувством облегчения стал подниматься по деревянной лестнице. Он отворил дверь в общую спальню, положил саквояж на кровать и присел на стул у печки. Огромная комната, вмещавшая человек сорок, была почти пуста. В углу трое, укрывшись одеялами, играли в карты. При его появлении обернулись. Немного помолчали, потом один из них сказал:

— Доктор, она в комнате наверху…

Да, ведь его позвали к больной, надо спешить. Он поднялся по винтовой лестнице в чердачное помещение. Там было пусто. Не только на самой шахте, не только в соседних домах, но и здесь, в управлении, куда все переселились, было пусто. Все словно вымерло. Только в конце коридора он увидел двух женщин.

— Больная здесь? — спросил Евгений.

— Здесь, — испуганно ответили они.

На постели лежала жена Костадина. Покатый потолок нависал над ней, она могла бы дотронуться до него рукой. Евгений наклонился и спросил, что с ней.

У женщины открылось кровотечение. Она была беременна.

В углу стоял Костадин. Женщины, которых он видел в коридоре, вошли в комнату. Встали на пороге, скрестив на груди руки.

Простыня пропиталась кровью. Кровотечение началось вчера с полудня, но за ним не послали. Вот еще одно доказательство, как мало ему верят. Да и позвали только потому, что другого выхода не было.

Евгений обернулся к ним:

— Нужно немедленно отправить больную в город. Надо сделать операцию… кесарево сечение. Здесь нельзя.

Осмотрелся. Чердачная комната. Потом прибавил:

— Это не опасно, но надо немедленно принять меры. Это состояние называется плацента превиа. Нужны инструменты, операционная.

Он говорил и говорил. Всегда, когда ему становилось страшно, он говорил.

Плацента превиа. Какое значение имеют для этих людей латинские слова? Он произносил их потому, что хотел показать свою ученость. Латинское название похоже на фейерверк. Он совсем забыл, что в присутствии больной нельзя упоминать об операции. Опять он говорил одно, а думал другое. Как красная лента счетчика, перед ним мелькали строки из учебника: «Даже в случае образцово проведенного лечения смертность при этом опасном осложнении беременности превышает двадцать процентов». Только это и вертелось перед глазами. Двадцать процентов.

Вдруг он услышал:

— Как же мы ее повезем, доктор? Ведь по снегу не пройти.

И лента счетчика, и сердце — все остановилось.