Милчо Радев - На тротуаре

На улице Алабина он встретил отца. Они не виделись больше недели. Позднее он узнал, что отец участвовал в подготовке восстания. Евгений увидел его совсем неожиданно. Среди демонстрантов. У отца в петлице торчала красная гвоздика, он грозил палкой фашистскому орлу. Человек десять мужчин взобрались по железной решетке и сбивали орла молотками. Евгений закричал: «Папа!..» Отец обернулся, засмеялся, подбежал к нему и расцеловал. Он и сейчас помнит его сухие губы и запах табака. В руке у отца была санитарная сумка.

Они не слыли богачами, но все же Евгений был сын врача, который прилично зарабатывал. Может быть, в этом и крылась причина? В гоголе-моголе, с которым за ним дважды на день гонялись по всему кварталу и не оставляли в покое, пока он его не проглатывал?

Может быть, в этом, а может быть, в другом. Например, в стульях красного дерева у них в столовой. Массивные, высокие, с солидными судейскими спинками, они внушали мысль о непоколебимости установленного порядка, и рядом с ними человек чувствовал свое ничтожество. Стол, казалось, весил не меньше тонны — только несколько человек могли сдвинуть его с места. Однажды зимним вечером, когда все были на кухне, Евгений сел на «председательское» место. Должно быть, ему было тогда лет семь или восемь. Вошла мать, посмотрела и удивилась. Тут же позвала отца. Пришел и отец. Он еще не кончил ужинать и держал в руках салфетку.

«Это что за барин!» — сказал отец, повернулся и вышел. Целую неделю с Евгением не разговаривали, обращались с ним как с преступником. Впрочем, продолжалось это не одну неделю, а всю жизнь. Всегда заставляли его чувствовать себя виноватым. Это он помнит с детства. Виноват в том, что живет в хорошем доме и ничего не сделал, чтобы заслужить право на свою просторную комнату. Виноват в том, что еды в доме вдоволь, а ведь на свете существуют миллионы голодных детей. Виноват в том, что явился на все готовенькое, ни во что не вложил своего труда. Знали, что он еще мал, что еще ничего нельзя от него требовать, но заранее принимали меры, чтобы он не вырос избалованным, чтобы не задирал нос. Хотели воспитать в нем скромность, а он становился робким.

Он не должен чувствовать себя барчуком. Такова была цель его отца. Хотели приучить его к труду. Однажды привезли уголь. Целую кучу. Было ему тогда лет пятнадцать или шестнадцать. Это та пора, когда рядом с обычным миром открывается еще один — мир девочек. Пора первых галстуков, длинных брюк, тайного стояния перед зеркалом и тщательных зачесов.

Сказали, чтобы он перетаскал уголь. А в саду напротив обычно собирались все его знакомые. Они уже считали себя господами и дамами, приглашали друг друга на «журфиксы», и вот на глазах у всех он должен был возиться с лопатой. Но что поделаешь? Он стал перетаскивать уголь. А его знакомые сидели на скамейке в саду. Все они были дети состоятельных родителей. Вокруг в зелени садов белели красивые частные домики, и здесь не было бедных детей.

Видимо, родители заметили, что он опускает голову, сутулится, готов буквально провалиться сквозь землю. Он помнит, как отец распахнул окно на веранде и крикнул:

— Труд не унижение… Выше голову! — Его фигура в белом халате отчетливо выделялась на фоне огромного фикуса.

Евгений поднял глаза и увидел, что вся компания, смотрит на него как на чудо. На другой день он не хотел идти в школу. Но все же пошел. Товарищи наверняка уже забыли о вчерашнем случае, но ему казалось, что все смотрят на него и перешептываются за его спиной.

Всегда он был такой. Вечно находил предлог, чтобы остаться на перемене за партой или забиться в угол на школьном дворе. Если его один раз не позвали на экскурсию, он потом всегда находил повод, чтобы не пойти, и норовил улизнуть домой. А вокруг суетились ребята, размахивали ранцами, собирались в дорогу. Спустя много лет в Магде он искал спасения: не быть одному, когда другие размахивают ранцами и собираются на экскурсию.

Родители воспитывали его по-своему, не в духе среды, в которой они жили.

— Ты не должен дружить с этими барчуками, сынок, — говорил отец.

Но больше было не с кем. Тогда нашли Кирилла. Сына дворничихи из соседнего дома. Бледного, забитого мальчика с веснушками. Он был моложе Евгения. Оба знали, что они обязаны подружиться, и смотрели друг на друга так, будто их насильно хотят обвенчать. Мать Кирилла брала белье в стирку. У них в комнате вокруг лампы были натянуты веревки. Густо, как телефонные провода. И из этой дружбы тоже ничего не вышло… Очутившись в Брезовице, Евгений перестал писать отцу, не отвечал на телеграммы матери. Хотел, чтобы его оставили в покое. Раз и навсегда. Чтобы не занимались им. Он сам решит, что делать, как жить, с кем дружить. С малых лет все следили за каждым его шагом, словно он был где-то внизу, а наверху собрались в круг все их родственники и, скрестив руки на груди, оценивают каждое его движение. Правильно ли он поднимает руку, правильно ли поворачивается; каждая фраза, каждое слово осуждаются. Он вечно ждал, что ему крикнут: «Стой! Не так!» Они горестно переглядываются. Да, сбываются их опасения. «Ничего путного не выйдет из этого ребенка».