Богумир Полах - Возвращение Иржи Скалы

— Наверное, она уже ушла. Спроси-ка портье, сдала ли она ключ.

Рихард вышел и через минуту вернулся.

— Ты светлая голова! — сказал он, через силу улыбаясь, голова у него болела. — А то я бы зря потащился на третий этаж.

Мне не пришлось придумывать способ избавиться от него: он Взял у кельнера две таблетки аспирина, выпил несколько стаканов газированной воды и пошел наверх немного вздремнуть.

— В полдень мы выезжаем, я хочу отлежаться, — сказал он виноватым тоном. — С такой тяжелой головой нельзя вести машину.

Я поспешил к зданию, около которого находилась стоянка машин. Красный дьявол был виден издалека, он словно насмехался надо мной. Что за мерзкая, кричащая окраска!

«Отель «Штейнер», — прочитал я на фасаде роскошного здания.

Терзания бессонной ночи продолжались и днем, солнечным веселым днем. Пробило половина двенадцатого, и я чуть не вскрикнул, так болезненно сжалось вдруг мое сердце. А может быть, причиной всего было лишь уязвленное мужское самолюбие, обманутое доверие? Черт знает, в чем было дело, но мучился я ужасно.

Спокойная, уверенная в себе, выплыла Эржика из полутемного вестибюля и, не останавливаясь, не оглядываясь, направилась к нашему отелю. А я долго стоял среди щебечущих детей, которых родители привели к Староместской ратуше послушать, как бьют прославленные башенные часы. Я тоже глядел на эти часы, глаза мои были сухи, но я с трудом сдерживал слезы.

Куда я потом пошел, не помню. Я шел, шел и, когда пробил час дня, спросил первого встречного, как попасть к Пороховой башне. Он объяснил, на какой трамвай надо сесть и сколько остановок проехать. Около Пороховой башни, когда я переходил узкий проезд из Целетной улицы на Пршикопы, в двух шагах от меня остановился красный дьявол, задержанный светофором. У левого крыла автомашины я увидел иностранный номер и букву «Ф». Франция. Меньше чем в двух метрах от меня была моя любимая, но она даже не заметила меня. Она глядела в лицо другого мужчины, и в глазах ее было счастье, море счастья, глубокое светлое море, которое я так хорошо знал.

Рихард уже ждал меня. Теперь он пришел в себя и улыбался: аспирин и содовка подействовали.

— Поторопись, едем, — сказал он. — Эржика остается.

Я опустил глаза и постарался повторить столь же спокойно: «Эржика остается…»

— Беспокойный он, Петр Васильевич, страшно беспокойный. То словно поет, то злится и скрипит зубами… Заметили вы, какие у него красивые крепкие зубы? Лучше бы уж зубы выбило, а лицо не пострадало… Он, Петр Васильевич, очень мучается!

— Может быть, Верочка, может быть, — ворчит профессор и слегка щурится, как всегда, когда он не уверен в чем-нибудь. — Может быть, мучается, а может быть… Знаете, говорят, что на пороге смерти человек заново переживает всю свою жизнь. Если жизнь была спокойной, то и умирать легко. А если человек много пережил, то и в последние минуты его мучает тревога. Черт его знает, так ли это! Может быть, он переживает сейчас свои ошибки и прегрешения и поэтому злится и скрипит зубами?

Петр Васильевич нахмурился.

— Иногда мне кажется, что кризис уже миновал. Но когда я смотрю на него глазами врача, когда вспоминаю все, чему учился, что видел на своем веку, то… Нет, это обугленное тело не сможет жить. Нет, Верочка, не сможет!

Больной вздохнул и на секунду открыл мутные глаза. Профессор вскочил со стула.

— Вот видите, Вера, а он все-таки живет. Ясно? Как мало мы еще знаем! Ну, за дело. Нельзя терять времени, Верочка. В операционную! Надо придать ему хоть сколько-нибудь сносный вид. Надеюсь, мы сделаем это не зря…

Зачем меня снова мучают? Зачем так страшно мучают, я же никому не сделал зла. Кто это стоит здесь, рядом? Не майор ли это, начальник лагеря в Англии? Нет, нет, это не он, тот был приветливый, симпатичный. В первый момент мы перепугались, когда нам сказали, что нас придется интернировать. Но вскоре стали называть наш лагерь — это уютное местечко — «здравница дядюшки Тома».

— Политика, понимаете ли, my dear, — отвечал майор на наши нетерпеливые вопросы и скалил пломбированные зубы.

Нет, мучитель Иржи явно не английский майор. И вообще в Англии их никто не мучил. Там все ходили вокруг них с виноватой улыбкой.

— Терпение, господа, — улыбался капитан, помощник начальника лагеря. — Наше время еще впереди. Оно придет, господа, когда наш лоцман с зонтиком заведет Британию на край гибели. Тогда в дело вмешается Черчилль и начнется настоящая война.

Унгр был спокоен, Унгр знал все. Вскоре придет очередь Полыни, говорил он, и тогда Англия объявит войну. Но и тогда еще воевать по-настоящему, конечно, никто не будет, об этом и думать нечего… Господа будут кивать Адольфу на Советский Союз. «S’il vous plaît» [1] Прошу вас, пожалуйста (франц.). . Но он не соблаговолит. Ему нужны быстрые успехи. Спокойно, ребята. Англию я знаю, тут никогда не спешат. Но, когда бульдога загонят в угол, он начинает кусаться.