Богумир Полах - Возвращение Иржи Скалы

— Хочет лепить кукол из глины, дурочка, — посмеивался папаша. — А кончится тем, что выйдет замуж и произведет на свет живую куколку. Отцу на радость…

Пробудить меня от сказочного сна мог бы Рихард, если бы он был со мной грубым и бесцеремонным. Вначале я опасался этого, тем более что Эржика держалась со мной, как с приятным гостем. Но именно Рихард удивил меня больше всех. Он был прирожденный спортсмен и ничем не интересовался, кроме спорта, от отца унаследовал непоколебимый оптимизм и настойчивость. От кого он унаследовал привычку к честной игре, не знаю, но она у него была.

Кстати говоря, я благодарен ему по сей день. Он брал меня на все спортивные состязания, стадионы и даже в аэроклуб. Еще до аттестата зрелости я сдал экзамен на пилота-любителя, потому меня и приняли в летное училище. Самыми приятными минутами для меня были — если не считать времени, проведенного с Эржикой, — мои полеты на планере.

Встречи с Эржикой… Это не были прогулки при луне, наивные поцелуи и сбивчивые юношеские признания. Счастье пришло как буря и исчезло как цвет одуванчика, что рассыпается под слабым ветерком…

Произошло это на третий или на четвертый день? Или после недели моего безмолвного обожания?

Молча она пришла поздно вечером ко мне в комнату и молча влезла под одеяло. Сердце у меня бешено колотилось, я затаил дыхание. Она взяла мою голову обеими руками и крепко поцеловала. Только тогда я обнял ее. Это была моя первая женщина. Она оставалась у меня до рассвета, и я не сомкнул глаз даже в те минуты, когда она спокойно дышала во сне, положив голову ко мне на плечо. Я целовал завитки ее платиновых волос, тихо и набожно, словно творил благодарственную молитву.

На другой день инструктор аэроклуба, молчаливый человек, от которого я прежде слышал лишь ворчливые похвалы, впервые обругал меня. Разносил он меня и на следующий день. И только на третий удовлетворенно хмыкнул и на прощание дружески похлопал по плечу.

— Все вы на один лад. Надо вас пробрать как следует, чтобы не распускались.

Чудак, недогадливый чудак! Откуда ему было знать, что теперь, когда я был уверен, что Эржика придет, я стал иным человеком. Я уже не терялся в доме Кралей, не прятал руки под стол, чтобы скрыть рукава, из которых вырос. Занятия с Рихардом шли на лад. Не ограничиваясь геометрией, по которой ему назначили переэкзаменовку, я взялся с ним и за латынь, так как и здесь Рихард сильно хромал. Я был счастлив, видя, что Рихард, не терпевший книг, стал охотно заниматься: он делал это ради меня.

Свою благодарность он выражал и тем, что писал мне в справках невероятные цифры, иной раз по четырнадцать уроков в день. Когда я попытался отказаться, он рассердился не на шутку и стал так груб, что напомнил мне своего отца. Это сравнение пришло мне на ум так неожиданно, что я даже рассмеялся, и Рихард сразу стих. Он заворчал, почти как мой инструктор на аэродроме!

— Знал бы ты, что для меня значит иметь дело с человеком, который не долбит мне все время: «Ты должен, ты должен!» Ты меня научил не только геометрии. Э, да что говорить!

Каждую неделю я отдавал матери приличную сумму: иной раз четыреста, а то и пятьсот крон. По воскресеньям Рихард отвозил меня домой на своей татре, а вечером увозил обратно. Уже за одно это я был ему бесконечно благодарен. Я сгорел бы со стыда, если бы мама догадалась, что я ни разу не ночевал дома только потому, что ночью ко мне приходит моя русалка, моя белокурая русалка…

Рихард умел шуткой развеселить мою мать:

— Я забираю у вас сына, госпожа Скалова. Зато вы попадете в рай, а я в седьмой класс!

Догадывался ли Рихард? Если и догадывался, то ни разу не показал этого. Днем Эржика держалась со мной просто, по-приятельски. С тех пор как она стала приходить ко мне по ночам, она редко бывала в нашем обществе, и Рихарду не удавалось уговорить ее поехать покататься с нами, когда мы садились в маленькую татру и отправлялись ко мне домой. Никогда она не говорила, что любит меня, а когда я, опьяненный счастьем, начинал твердить слова признания и клятвы, она закрывала мне рот рукой.

— Молчи! Поверь, вся нежность — в молчании, — говорила она, и в ее близоруких серых глазах появлялась грусть.

Любила она меня? Этого я так никогда и не узнал. Если любовь — это страсть, то она любила меня безмерно.

Все кончилось за несколько дней до конца каникул. Переэкзаменовка Рихарда была сенсацией для всей гимназии. Преподаватель математики удивленно качал головой и задавал Рихарду все более трудные вопросы.