Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

— А что мадам? Не метит ли она в жены нашему Ордалимону? — спросил я. — Как, кстати, ее зовут?

— Вполне возможно, что и метит. И зовут ее, кстати, Ларисой Аркадьевной Оболенской, и даже если она станет женой нашего главнокомандующего, то вряд ли захочет стать Ларисой Аркадьевной Теткой, — со смехом отвечал Николка.

На Духов день мы с Леной снова были в гостях у Мухиных и невзначай узнали, что Цокотуха ждет третьего ребенка, уже на четвертом месяце. Видать, Игорь решил возместить стране ущерб, нанесенный отсутствием детей у меня, Николки и Ардалиона Ивановича.

Здесь можно было бы и закончить повествование, ведь и вся глава написана в стиле эпилога. Но роман называется «Тридцать три удовольствия». Тридцать три, а не тридцать два. И одно неожиданное и очень важное событие отодвинуло своею прихотью эпилог от конца книги немного вглубь ее.

Солнечным июльским утром накануне нашего с Леной отъезда в Крым, где мы намеревались провести месяц в пансионате «Восторг», я приехал домой к родителям, чтобы оставить у них на месяц бедного Пастухова, который накануне весь день поскуливал, чуя близкое расставание. Попрощавшись с отцом, матерью, сестрой и Пастуховым, я уж собрался уходить, как вдруг мама сказала:

— Ой, погоди-ка! Чуть не забыла! Тебе же письмо! Из Египта!

— Из Египта? — удивился я. — Интересно, от кого бы? Не от Закийи же Азиз Галал! И не от дядюшки Сунсуна.

Покуда матушка искала у себя в комнате письмо, я успел сильно разволноваться, чувствуя нечто для меня значительное. Наконец мама вынесла мне удлиненный конверт, на котором значился адрес и моя фамилия и имя, а в качестве обратного адреса стояло:

Egipt

Cairo

«Здравствуй, дорогой мой Федя!

Я вновь в Египте и непрестанно думаю о тебе, единственном человеке, которого я любила в своей жизни. Вот уже больше года прошло с тех пор, как мы расстались, а душа моя до сих пор живет тем ранним-ранним утром на Солнечном Берегу, когда я торопилась поскорее собраться и исчезнуть, боясь, что горошина окажет на тебя не такое воздействие, как нужно, и что ты проснешься в самый неподходящий момент. Но, к счастью или к несчастью, ты не проснулся, и я даже не знаю, сколько потом ты проспал — быть может, до самого вечера?

Я не стану писать тебе банальных слов о том, как я мучилась без тебя, как долго и томительно тянулись дни, недели, месяцы, как душа разрывалась на части и стремилась вырваться из телесной оболочки и полететь туда, где ты. Да, мне бывало мучительно тошно без тебя, но вовсе не каждый день, а этот год пролетел для меня мимолетно, я была постоянно занята разными делами, снималась в кино, выступала со своими песнями перед камерной аудиторией в весьма изысканном обществе. Да, да, в достаточно изысканном, не смейся!

Душа моя не стремилась улететь туда, где ты, но порою мне ужасно хотелось увидеть тебя, подглядеть за твоей жизью, как ты там, чем занимаешься, кого любишь, по ком страдаешь, где путешествуешь. Интересно, скольких любовниц ты переменил за этот год, скотина! Вот бы им всем глаза выцарапать! Знаю отлично твое пристрастие к роскошным вульгарным кокоткам и могу вообразить себе твоих очередных пассий. Одно мне нравится в тебе — ты не женишься на каждой, с кем проведешь ночь.

Жаль, что мне не приходилось встречать тебя ни в одном из предыдущих столетий!

Ну, довольно сантиментов, а то я и впрямь начинаю тосковать по тебе, а это совершенно лишнее.

Пишу тебе не ради самого этого глупого письма, а ради того, что хочу видеть тебя, хочу назначить тебе свидание. И назначаю его. Ты, конечно, помнишь, где в Петербурге находятся сфинксы, привезенные из Уасета, некогда охранявшие храм Аменхотепа III? Разумеется, помнишь, ведь там тебя снимали для программы «600 секунд» как сфинксопоклонника. Так вот, в день моего рождения, 2 октября этого года, ровно в полдень я буду ждать тебя там, на набережной, возле этих сфинксов.

Прощай, мой дорогой, невымирающий мамонт!

До встречи у Сфинкса.

Бастшери. »