Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

— Э, да мы плывем! — воскликнул Николка.

Мы и впрямь уже плыли — огни Каира медленно двигались вдоль набережных и по черной воде Нила.

Звучание ударных инструментов усилилось, на площадку перед сценой вышли трое танцоров в ярко-зеленых одеяниях и долго исполняли какой-то незамысловатый танец. Затем появился факир и принялся проделывать довольно банальные фокусы. За столиками стали энергичнее выпивать и закусывать. Факира сменили те же трое танцоров, только уже в красных одеждах и белых шапках с пером. За ними вышел другой факир — этот кроме фокусов совершал огнеглотания, причем выпускал изо рта такой сноп пламени, что сидящие неподалеку от него немки визжали и приникали к своим немцам. Его сменили все те же танцоры уже в желтых одеждах, и Ардалион Иванович нетерпеливо спросил Бабенко:

— Ну когда же?

— Не так сразу, — ответил Бабенко со знанием дела.

Кончился плов, кончился танец, на сцену вышли обыкновеннейшие музыканты и заиграли на электрогитарах и саксофоне.

— Может, программа поменялась? — растерянно скривил губы Бабенко. — Вроде, тогда таких обыкновенных танцев не было. А может, я забыл? Эх, ладно, пойду с какой-нибудь немочкой потанцую.

Он отправился танцевать с немочкой, а я подумал, что так-то оно, глядишь, и лучше. Я не прочь был провести остаток вечера, мирно накачиваясь сухим вином, медленно плывя по Нилу на палубе «Дядюшки Сунсуна» и закусывая отличным шашлыком, только что поданным вкупе с острейшим соусом.

Но я видел, что Ардалиону Ивановичу этого мало; я заметил, как он придвинул к себе поближе лампу, чтобы лучше видеть показания своего маленького черного уловителя пришелиц из глубин прошлого. Эта игра мне сделалась неприятной и чуждой, потому что я уже предвидел — одной игрой дело не кончится. И я был одинок среди своих друзей, ожидающих развития событий вполне беззаботно.

Время двигалось медленно, еще медленее, чем наш теплоход-ресторан.

И вдруг все взорвалось! Все словно вспыхнуло, подобно сто крат усиленному пламени огнеглотателя! На площадку перед сценой выплеснулась, как вино из бокала, великолепная танцовщица в полупрозрачных шальварах, в браслетах и кольцах, босая, с нагим животом, и как бы более чем нагая, потому что, хотя грудь ее была закрыта повязкой и ожерельями, и даже на лице ее колыхалась вуалька, от всей этой женщины исходила сама нагота.

— Она? — воскликнул Ардалион Иванович.

— Нет, не она, но эта еще лучше! — отвечал в нескрываемом восторге Бабенко, хлопая в такт танцу.

Но Ардалион Иванович уже усмотрел что-то в своем приборе и, посмотрев на меня, Игоря и Николку выпученными глазами, дал понять: «Оп-па!» И с еще большим волнением и ужасом мы уставились на танцовщицу.

Это был танец живота. О, это был танец живота, и босых волнующих ног, и трепетных запястий, и блещущих из-под вуали алмазов глаз. Это был не танец, а летучее озеро, переливающееся свободными волнами, вырвавшимися из своих берегов в небо и чуть прикрывшими свою волшебную наготу облаками. И я понял, что я погиб, что это и есть Бастшери, и что следующей ее жертвой неминуемо должен стать я. Даже если она этого не хочет, я должен стать ее жертвой. Я налил до краев стакан, выпил половину и тотчас другую половину, в голове моей все поплыло, медленно, но быстрее, чем плыл по Нилу наш «Дядюшка Сунсун».

Вдруг она исчезла. Немцы заулюлюкали, мы разом громко простонали, но на площадку перед сценой вновь вышли теперь уж совсем опротивевшие три танцора, на сей раз в женских глухих одеяниях, что должно было расцениваться как юмор, учитывая их густоусатые физиономии.

— Она еще будет? — спросил я Бабенко, не в силах таить в голосе волнение.

— Весь остаток вечера, — похлопал он меня по плечу.

Танцоры прошлись в танце по всей палубе, подходя к каждому столику и делая кокетливые гримасы, изображая истомившихся по мужской ласке девушек, и когда они то же самое проделали около нашего стола, Бабенко сказал им:

— Летите, голуби, летите, я не по этой части. — И громко заржал. Тогда танцоры вдруг скинули с себя длинные покрывала, под которыми открылись подобие доспехов, выхватили из ножен сабли и принялись с самым грозным видом размахивать ими в воздухе, так что свист стоял самый воинственный.

Размахивание саблями продолжалось довольно долго, так что Ардалион Иванович не вытерпел:

— Ну к чему это бряцание оружием. Пусть опять будет эта… Дилма?

— Нет, — сказал Бабенко. — Дилмой звали ту, которая в прошлом году здесь танцевала. А эту я не знаю как звать.