Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

Я снова безумно желал ее и предложил перенести задуманную прогулку на вечер, а сейчас направиться в гостиницу и лечь под буденовца. Когда мы входили в «Челси», мне показалось, что Ардалион Иванович Тетка сидит в баре гостиницы и пьет пиво. Проводив Птичку до номера, я сказал, что сейчас вернусь, спустился вниз, вышел на улицу и с улицы заглянул в окна бара. Все во мне похолодело. Так точно, Ардалион Иванович Тетка сидел в баре и допивал бокал пива. Я пулей устремился к Ларисе, ругая себя на ходу и скрежеща на себя зубами — идиот! Почему я не предупредил Херренхофа, что если кто-то будет интересоваться моим местонахождением, то ни слова про Кёльн, Юлихерштрассе и «Челси»?! Ведь можно же было допетрить своей карикатурной головенкой, что Ардалион быстро узнает, где проходит выставка, кто ее организатор, а уж у организатора спокойненько можно выудить информацию о том, куда перекочевали перелетные птички и мамонты. Когда я вбежал в номер, то взору моему предстала обнаженная богиня Баст, разлегшаяся на постели в позе томного ожидания своего возлюбленного, под изображением ревущего буденовца, который в какую-то секунду показался чем-то похожим на Ардалиона Ивановича, когда тот стоял и ревел на платформе в Ахене. О Боже, что было бы, если бы не я, а Тетка ворвался в номер и увидел расстеленную постель и обнаженную Ларису на ней!

Нужно было срочно бежать из «Челси» и перебираться в какую-нибудь другую гостиницу, покуда Тетка расплачивается за пиво в баре. Нужно, да, нужно, но мог ли я думать о бегстве, глядя на восхитительное нагое тело? Нет, конечно. Я запер дверь и стал стремительно раздеваться.

Это было что-то неописуемое — предаваться любви, ожидая, что вот-вот в дверь начнет стучаться Ардалион Иванович, начнет кричать, реветь на пару с буденовцем. Должно быть, нечто подобное можно испытать разве что предаваясь любви на тонущем корабле, взорванном членами иранской террористической организации «Бастшери». И я отчетливо слышал, как он подошел к нашей двери и, замерев, слушает нежные любовные стоны Ларисы.

— О-о-о! — простонал он и тихо ушел.

Благороднейший из благороднейших Ардалион Иванович! Чье сердце может сравниться с твоим!

После того, как он подходил и стоял под дверью, прошел час. Утомленная Лариса заснула в моих объятиях. Я не хотел будить ее, лелея надежду на то, что великодушие Ардалиона будет столь же огромным, как просторы нашей великой Родины. Потом я осторожно освободился от объятий Птички и, подойдя к окну, выглянул на улицу. Среди нескольких машин, припаркованных возле «Челси», стояла и вишневая «ренушка». Это была та самая машина, которую Тетка купил в Париже, на которой он приехал в Германию, а сегодня — сюда, в Кёльн. В эту самую минуту, когда я стоял у окна и размышлял подобным образом, в дверь стали долбить изо всех сил кулаками. Лариса вскочила в испуге и громко вскрикнула.

— Открывайте! Я нашел вас! Лариса, открой мне дверь! Это я, который носил тебя на руках! Если вы не откроете, я выломаю дверь. Слышите? Р-р-разобью вашу дверь на мелкие щепки!

Он стал стучать ногой, пытаясь вышибить замок.

— Ардалион! Прекрати немедленно и убирайся вон! — закричала Лариса.

— Ардалион, подожди две минуты, нам надо одеться, — сказал я, понимая, что он действительно в состоянии выломать дверь.

— Ах вы еще не оделись? — заревел он горестно, но колотить в дверь перестал. — Хорошо, я подожду. Только не вздумайте прыгать в окно. Считаю до десяти и снова начну ломать дверь. Раз, два, три…

— Не впускай его, Федор! — начиная плакать, пропищала Лариса.

— Не бойся. Он благоразумный и порядочный человек. Он не станет делать ничего дурного. Одевайся.

— …четыре, пять, шесть, семь…

— Он, кажется, пьян, — сквозь слезы, одеваясь, сказала Птичка.

— Если и так, то лишь самую малость, — сказал я.

— …восемь, девять, девять с половиной, девять с четвертью, десять!

Он успел еще раз ударить, прежде чем я открыл дверь.

И вот он вошел. Вид его был ужасен. Он тяжело дышал, пот струился по его лицу. Лариса уже не плакала. Она села на кровать, сжав ноги и просунув кисти рук между коленями. Лицо ее было бледным и сосредоточенным, она молча смотрела на Ардалиона Ивановича, ожидая, что будет дальше.

— Вы думаете, я пришел просить Ларису вернуться? — заговорил Тетка. — Ошибаетесь, птички мои. Я пришел, чтобы застлелить вас.

Он именно так и обмолвился — «застлелить», и от этого весь облик его сделался еще жальче. Он залез в карман брюк и вытащил оттуда револьверчик, такой маленький, что в здоровенной руке Ардалиона Ивановича выглядел смешно. Из такого револьверчика и впрямь можно было только застлелить, а не застрелить.