Гюнтер Грасс - Под местным наркозом

«Перестань, Линда. У тебя ничего не получится. Тут не деньги летят на ветер, тут призраки встают. Спроси себя хоть раз, нет, не раз, а сто раз подряд: что такое генерал? Или произнеси быстро-быстро: генерал, генерал, генерал… Пустой звук. Примерно то же, что и выражение «лёссовый слой», хотя «лёссовый слой» — это все-таки конкретное понятие, а слово «генерал»…»

Когда на Корельсберге я попытался объяснить, что такое генерал, она резко оборвала меня:

«Ты кончил? Генерал генералу рознь. Этот наш не желает признавать себя побежденным».

«А я докажу тебе, что от этого генерала ничего, кроме судебных издержек, не останется. Вели ему освободить барак. Складское помещение нам всегда понадобится. Пусть пишет свои мемуары. Теперь наконец я понял, что такое генерал: особь, которая после пестрой жизни, приносящей людям смерть, пишет свои мемуары. Хорошо. Дай ему возможность побеждать на бумаге…»

Я говорил, глядя на Лаахское озеро, она говорила, глядя на Нидермендиг. (А между тем мы были хорошей парой. Иногда она казалась совсем другой. Здорово нелепой, вовсе не такой закомплексованной. Любила вкусно поесть. И даже не боялась прослыть сентиментальной: читала запоем бульварные романы в иллюстрированных журналах. А в кино ходила на дешевые мелодрамы.

Ее героем был Стюарт Грейнджер [44] Популярный голливудский киноактер. . И при том она была неглупой. Взгляды на политику у нас совпадали. Как и я, она считала, что человечество терроризировано перепроизводством ширпотреба и стремлением обогащаться.) То самое, что ныне проповедует моя ученица Веро Леванд — староста 12 «А», Линда говорила лет десять назад, стоя на Корельсберге… «Даешь десять тысяч мощных бульдозеров, чтобы сокрушить весь этот утиль, все это изобилие!» Вот видите, доктор, она плохо кончит.

Моя хитрость — провозгласить необходимость радикальных перемен чужими устами — не удалась. Когда я захотел смягчить сказанное и невинно заметил: «Собственно, перед первой мировой войной Крингс собирался стать учителем…», звук пропал. Правда, на экране осталось изображение комнаты, правда, изо рта у меня шли надписи, но звук как корова языком слизнула. Зато пузыри врача были озвучены.

— Послушайте-ка, любезный, все то время, что я делал вам четыре инъекции, я не перебивал, не возражал. Я сам разрешил во время лечения выдумывать, что хотите. Но сейчас чаша моего терпения переполнилась. Призывов к насилию я не потерплю, даже если вы вкладываете их в уста вашей прежней невесты или в уста несовершеннолетней ученицы, я не дам уничтожить плоды маленького, быть может иногда до смешного маленького, поступательного движения, стало быть, и мою зубоврачебную практику, построенную на принципах профилактики, не дам смешать все это с грязью только потому, что от вас убежала невеста и вы оказались несостоятельным, потому что вы неудачник, который хочет с помощью своих запутанных фантазий объявить весь мир несостоятельным, с тем чтобы уничтожить его на законном основании. Я вижу вас насквозь. Достаточно взглянуть на ваш зубной камень. Уже по рентгеновскому снимку я понял: опять кто-то требует переоценки ценностей, опять кто-то хочет возвыситься над людьми. Опять кто-то намерен ввести одну абсолютную мерку. И при том выдает себя за человека современного. Нет, он не собирается подновлять списанного со счетов сверхчеловека и ловко увертывается от разговоров о новом социалистическом человеке, но он зевает, он воротит нос от всяких, пусть незначительных, но все же полезных усовершенствований; его страсть разрубать узлы быстрыми и вместе с тем беспорядочными взмахами руки, его неодолимое желание увидеть как можно более пышный закат человечества, его старомодное неприятие цивилизации, которое, рядясь в одежду прогресса, не что иное, как тоска по временам немого кино, его неспособность тихо и усидчиво работать во имя блага людей, его педагогика — она всегда готова превратить пустоту в утопию, а этот самый воздушный замок опять низринуть в зияющую пустоту, — его неуемность, его капризный умишко, его злорадство, если что-нибудь не ладится, и его все время повторяющиеся призывы к насилию выдают его. Бульдозеры! Бульдозеры! Ни слова больше. Сейчас же идите в приемную. Только после того, как инъекция подействует, я опять готов разговаривать с вами.

(Я жестикулирую. Ему доставляет удовольствие смотреть на пузыри, в которых нет текста. Но я ни в коем случае не хочу туда, где журчит фонтанчик и где лежат иллюстрированные журналы «Штерн», «Квик», «Бунте» и «Нойе»… Никогда больше я не стану читать того, что удосужился вспомнить мой бывший фюрер, фюрер германской молодежи, да и о том, что он так и не вспомнил. Великое сопротивление можно начать в любом месте; чем плохо зубоврачебное кресло фирмы «Риттер»? Я окаменел, всем своим видом показывая, что не хочу уходить. Пускай вызывает полицию!.. Но дантист наказал пациента иначе — проявил терпимость и движением мизинца опять включил звук.)