Чжан Сяньлян - Женщина - половинка мужчины

Иногда одна из них вдруг чудесным образом превращается в то, что мне особенно нравится. В ароматнейший сигаретный дым; свежеиспеченную, обладающую неимоверной притягательной силой пампушку; книгу, шелестящую гладкими блестящими страницами; лопату — старую знакомую, ласкающую ладонь отполированным до блеска деревянным черенком… Вслед за всеми этими вещами я проваливаюсь в бездонную пропасть, и где-то в бесконечной черной пустоте испытываю мгновенное чувственное удовольствие.

Когда выращиваешь рис, самое трудное и ответственное время — сорок дней от посева и до появления из воды первых всходов. Зато после этого наступает совсем вольготная жизнь. У нас на человека приходилось по двести му [2] Му — 0,06 гектара. . Рис везде взошел хорошо — три тысячи залитых водой му покрылись тонким ярко-зеленым ковром. Но несмотря на то, что основная работа закончилась, никто нас в лагерь не отзывал. Начальник Ван, который сам прекрасно разбирался в сельском труде, знал, конечно, что после первых сорока дней нам уже не придется работать с утра до ночи. Однако оказалось, что как раз в это время в лагерь стали присылать все больше и больше людей с воли, начальство буквально не знало отдыха, и о нас подумать было просто некому. «Великая культурная» по злодеяниям била рекорд за рекордом в истории человечества. А для лагерной администрации чья-то трагедия оборачивалась новыми ежедневными заботами: прибывающих заключенных нужно было устроить, накормить и так далее. О нас никому, наверное, и не хотелось вспоминать.

Как-то наш дежурный, возвращаясь из лагеря с обедом, встретил новичка. Тот сообщил, что правительство приняло решение более жестоко обеспечивать порядок в городах.

О небо! Какое счастье, что меня арестовали раньше! А то дали бы тот же срок, только сейчас. Раньше сядешь — раньше выйдешь. Мы радовались всей бригадой, считая почему-то, что нам повезло.

После того как рис взошел, зеленью покрылась и желто-коричневая земля вокруг нашего поля. Зеленым стало все пространство до горизонта: зеленые поля, зеленые горы, зеленая вода. Казалось, в воздухе разлит дурманящий аромат живительных соков земли. Аисты спокойно пролетают над табличкой «Запретная зона», над колючей проволокой и ходят по залитому водой полю, расправляя темные крылья. Недалеко от них медленно шагают тонконогие цапли. Сосредоточенностью и серьезностью они напоминают нашего начальника. В камышах по берегам оросительных канав устраиваются утки. Все — в делах и счастливых домашних заботах. Поднявшееся солнце освещает эту пернатую горластую ораву. Проносится торопливо над полем залетевший невесть откуда ветер, раскачивает побеги риса, которые, кажется, прямо на глазах растут, наливаются соками земли.

Вскоре к нам часто стал приходить начальник Ван. Приходил один и, заложив руки за спину, бродил туда-сюда по участкам: вроде как инспектировал нашу работу. Зеленая военная форма висела на нем мешком. При ходьбе он как бы приседал и снова выпрямлялся, словно шарик на пружинке. Рис взошел нормально, и мы проверок начальства не боялись и потому спокойно занимались своими делами: ловили рыбу или уток в зарослях, валялись нагишом под ивами, скинув опостылевшую арестантскую форму. Однажды начальник подошел к нам, было видно, что он доволен очередной проверкой.

— Ну-ка, сукины дети, слушайте, что скажу. Подтянуться. Привести себя в порядок, чтоб все было как надо. На днях приведут лагерных — на прополку.

И мы занялись наведением порядка.

На третий день ранним утром, когда мы только позавтракали и чистили посуду, кто-то из наших крикнул:

— Лагерь идет!

Все мы засуетились вдруг, заторопились куда-то. Никого из родственников или друзей в лагере у меня не было. Но эта слитая воедино масса в черной форме притягивала к себе неодолимо. До того как попасть на это поле, я дни и ночи проводил вместе с ними. Одинаковый для всех распорядок жизни воспитывал одинаковые привычки, поведение — даже язык у нас был свой, особенный, который понимали только мы. Я бросил дела и вместе со всеми выскочил на улицу.

Эх, лагерь! — сколько лет, сколько зим.

Только рассвело, и в воздухе еще висела легкая дымка. Раннее солнце желтыми лучами освещало верхушки лишь самых высоких ив и тополей. У земли еще не рассеялась до конца ночная тьма. С нашего наблюдательного поста казалось, что со стороны насыпи приближается строй серых теней, похожих на выходцев с того света. Они подходили все ближе и ближе. Серый цвет становился черным, мы уже могли разглядеть их лица. Жестокие, волевые, наглые, умные, мрачные, честные, порочные, талантливые, безобразные лица. Загадка для непосвященного: откуда, при помощи какого средства, каким способом всех этих столь не похожих друг на друга людей заставили явиться сюда? И почему на столь разных лицах — одинаковые морщины, словно печать «перевоспитания трудом»? Нельзя сказать, что у них был болезненный цвет лица или другие признаки физического истощения: ведь на сельхозработах зеки питались более или менее нормально. Тут было нечто другое — все они были отмечены застарелой подавленностью — следствием перенесенных страданий — и, как бывает у старых судей, прочным недоверием ко всему на свете. Морщины по обеим сторонам носа соединялись со складками у рта и образовывали линию, которая считается зловещей у физиогномистов — они называют ее «летящей змеей». Эти «исправительные морщины», которые вряд ли увидишь на лице простого крестьянина, говорят не о тяжелых условиях жизни, а о полном неверии в возможность вырваться из тьмы на волю.