Ричард Йейтс - Одиннадцать видов одиночества

— В каком смысле?

— В каком смысле? — Он всегда повторял вопрос, который ему задавали, высоко поднимая черные брови и словно смакуя его, пока вы дожидались ответа. — Слушай, я раскусил этого Финни. Это решение принимает не он. Думаешь, он тут вообще что-то решает? Не будь наивным, Маккейб. Все решения принимает мистер Крамм. А мистер Крамм человек умный, будь уверен.

Кивая, он поднял свою чашку с кофе, но, обжегшись, поджал губы, поморщился, некоторое время дул в нее и наконец с нетерпеливой осторожностью стал понемногу отхлебывать.

— Ну ладно, — сказал я. — Но, прежде чем рассчитывать на что-то, я бы на твоем месте все же поговорил с Краммом.

— Поговорил бы? — Он со звоном поставил чашку. — Да о чем тут говорить? Послушай, мистеру Крамму нужна колонка, верно? Думаешь, ему не все равно, будет ли под ней стоять мое имя? Ну а деньги? Думаешь, если я напишу хорошую колонку, он станет жмотиться и не заплатит? Смеешься, что ли? Это все Финни, неужели не ясно? Он все время ко мне придирается, потому что боится потерять собственную колонку. Понимаешь теперь? Так что не буду я ни с кем разговаривать, пока не напишу материал. — Он с силой ткнул себя в грудь большим пальцем. — Я буду делать это в свое личное время. Потом отнесу мистеру Крамму, и вот тогда мы поговорим. Я знаю, что делаю.

Он устроился поудобнее, положил локти на стол, а чашку обхватил ладонями, поднес к губам и снова стал дуть на кофе.

— Что ж, — сказал я, — надеюсь, ты прав. Хорошо, если так все и выйдет.

— Ну, может, и нет, — признал он и скорчил неуверенную гримасу, склонив голову набок. — Это, конечно, лотерея.

На самом деле это было сказано просто из вежливости, чтобы я не сильно завидовал. Он мог позволить себе выразить сомнение, поскольку не испытывал его. А я был уверен: он уже представляет, как расскажет обо всем жене.

На следующее утро Финни подошел к каждому рабочему столу и каждому из нас объявил, что теперь мы должны передавать Собелу все сплетни и слухи, какие нам попадутся: колонка должна была появиться уже в следующем номере. Позже я видел, как он наставляет Собела: объясняет, как для этой колонки нужно писать. Я заметил, что говорил только Финни, а Собел молча сидел и надменно выпускал тонкие струйки сигаретного дыма.

Мы только что отправили номер в печать, так что до крайнего срока подачи материала оставалось еще две недели. Поначалу попадалось мало что: вытрясти новости из наших подшефных профсоюзов вообще было непросто, не говоря уже о сплетнях. Всякий раз, как кто-нибудь передавал Собелу записку, он хмурился, ставил на ней какую-то пометку и кидал ее в ящик стола; раз-другой я замечал, как он бросал записки в мусорную корзину. Мне запомнилось одно из нескольких сообщений, которые я ему передал: представитель местного профсоюза, за связи с которым я отвечал, наорал на меня через закрытую дверь: он требовал, чтобы его не смели беспокоить, ибо его жена только что родила двойню. Но Собелу было неинтересно.

— Ну родились у парня двойняшки, и что?

— Дело хозяйское, — заметил я. — А что, много более интересных историй?

Он пожал плечами:

— Есть кое-что. Беспокоиться не о чем. Только знаешь что… я всю эту ерунду не особенно-то использую. Все эти сплетни. Кто вообще читает такую дрянь? Нельзя забить ею целую колонку. Должно быть что-то другое, на чем все будет держаться. Согласен?

В другой раз Собел (а он не мог уже говорить ни о чем, кроме своей колонки) благодушно усмехнулся и сказал:

— Жена говорит, что я стал так же невыносим, как когда работал над своими книгами. Пишу, пишу, пишу. Она, правда, не возражает, — добавил он. — Она даже очень рада. Всем об этом рассказывает: соседям, всем подряд. В воскресенье приехал ее брат. Стал расспрашивать меня о работе — знаешь, в такой манере, как бы свысока. Я молчу, а жена как выпалит: «Лион теперь ведет колонку в газете» — и рассказала ему все в подробностях. Черт возьми, ты бы видел его лицо!

Каждое утро он приносил с собой все, что сделал накануне вечером, — целую охапку бумаги, исписанной от руки, — и в обеденный перерыв печатал все это и вычитывал, жуя сэндвич прямо за рабочим столом. Домой он каждый вечер уходил последним. Когда мы, один за другим, покидали контору, он, погруженный в свои мысли, словно в состоянии некоего транса, молотил по клавишам печатной машинки. А Финни не отставал: «Эй, Собел, как успехи с новым заданием?» — но тот всякий раз уходил от ответа, только щурил глаза да вызывающе задирал подбородок. «А что вас, собственно, беспокоит? Получите вы свой материал», — говорил он и подмигивал мне.