Ричард Йейтс - Одиннадцать видов одиночества

Финни очень нравилось поучать подчиненных. С точки зрения стороннего наблюдателя, очень раздражало, что Собел долго додумывался до того, что другие инстинктивно понимали сразу: что Финни боялся собственной тени и всегда готов был пойти на попятную, стоило вам только возвысить голос. Это бы тщедушный, нервный человечек. Войдя в раж, он пускал слюни и зарывался дрожащими пальцами в засаленные волосы; в результате эти пальцы оставляли сальные отпечатки, словно след его личности, на всем, к чему он прикасался: на его одежде, карандашах, на телефоне и на клавишах печатной машинки. Полагаю, единственная причина, по которой он стал управляющим, состояла в том, что никто больше не согласился бы терпеть издевательства Крамма: редакционное совещание всегда начиналось с того, что Крамм из-за своей загородки кричал: «Финни! Финни!» — и Финни подскакивал, словно белка, и несся на зов. Затем долгое время слышно было безжалостное гудение Крамма, который чего-то требовал, и робкое бормотание Финни, который пытался что-то объяснять, а финальным аккордом всегда был глухой звук, с которым Крамм ударял по столу. «Нет, Финни. Нет, нет и нет! Ты в своем уме? Тебе что, картинку нарисовать? Ладно, ладно, вали отсюда. Я сам все сделаю». Поначалу казалось странным, что он готов все это терпеть: ни одна работа такого не стоит, — но объяснение было простым. В газете «Лейбор-лидер» было всего три авторских раздела: шаблонные новости спорта, которые мы получали от синдиката; внушительных размеров колонка, озаглавленная «Новое в мире труда с Джулиусом Краммом», которая помещалась напротив редакционной полосы; и врезка на две колонки на обороте сшивки, под заглавием «Бродвейский бит с Уэсом Финни».

Там же, в верхнем левом углу, помещалась и крошечная фотография автора: волосы прилизаны к вискам, зубы оскалены в уверенной улыбке. В тексте порой действительно проскакивали лейбористские нотки — например, когда речь заходила о профсоюзе актеров или рабочих сцены, — но в основном Финни подражал манере двух-трех обозревателей, которые обычно рассказывали о бродвейских новостях и ночных клубах. «Слышали о новой певичке в клубе „Копакабана“?» — спрашивал он у председателей профсоюзных организаций; потом сообщал ее имя и лукаво намекал на размер бюста и задницы, а еще несколько простодушно пробалтывался о том, из какого штата она «свалилась на наши головы»; и наконец, чтобы окончательно всех заинтриговать, подводил примерно такой итог: «О ней говорит весь город, все так и рвутся ее послушать. И общий вердикт, с которым мы полностью согласны, таков: у этой дамы есть шик». И никто из читателей не догадался бы, что ботинки Уэса давно прохудились, что он не получает никаких контрамарок и вообще никуда не ходит, разве что в кино или в столовую-автомат, где, скорчившись за столиком, жует сэндвич с ливерной колбасой. Материал для этой колонки он писал в свободное от работы время и получал за это доплату: я слышал, что пятьдесят долларов в месяц. Итак, сделка была взаимовыгодной: за незначительную сумму денег Крамм держал своего мальчика для битья в крепкой узде, а Финни, в обмен на эту маленькую пытку, мог в своей съемной меблированной комнате кромсать очередной выпуск газеты, вклеивать в альбом вырезки со своими статьями, а весь мусор, наводнявший остальные страницы «Лейбор-лидера», отправлять в мусорную корзину и нашептывать себе, засыпая, обещания грядущей свободы.

Как бы то ни было, этот человек мог заставить Собела извиняться за грамматические погрешности, допущенные в новостной заметке, и видеть это было горько. Разумеется, так не могло продолжаться вечно, и однажды все изменилось.

Финни подозвал Собела, чтобы разъяснить ему стилистические особенности составных сказуемых. Тот морщил лоб, тщетно стараясь понять. Ни один из них не заметил, что Крамм стоит в дверях своего кабинета, в двух шагах от них, и внимательно слушает, глядя на мокрый кончик своей сигары с таким выражением, словно она была гадкой на вкус.

— Финни, — сказал он, — хочешь учить людей английскому — иди работай в школе.

Финни от неожиданности сунул карандаш за ухо, забыв, что там уже есть один карандаш. В итоге оба они упали со стуком на пол.

— Ну, я… — пробормотал он. — Просто я думал, что…

— Финни, да мне плевать. Подними свои карандаши и послушай, будь добр. Чтоб ты знал, мистер Собел не претендует на звание грамотного англичанина. Он претендует на звание грамотного американца, которым, безусловно, является. Я понятно объясняю?